Читать книгу "По живому. Сука-любовь - Лилия Ким"

— Покажи, — муж кивает на монитор.

Нехотя открываю. У мужа безупречный вкус. А у меня нет. Он был бы великим дизайнером интерьеров, одежды, машин — чего угодно. Не то что я. Валера некоторое время смотрит, склонившись к монитору и щелкая мышкой, чтобы двигать картинку. Потом выпрямляется, сунув руки в карманы, прикрывает глаза рукой, потом медленно опускает ее, оттягивая вниз кожу на лице.

— Нет, ну это нельзя так… — мрачно говорит он. Несколько секунд глубоко дышит, потом поворачивается ко мне, вытаращив от злости глаза: — Как ты вообще могла такое сделать?! Ты хоть подумала, для кого это делаешь?! Натэлла — простая деревенская баба! Выросла в горном ауле! И ходить к ней будут обычные тетки! Стричься за сто рублей и химию делать! Как думаешь, будут они вот в такое ходить? Ты вообще думаешь, что делаешь? Вот о чем ты думала, когда ставила такой свет? А такие зеркала? А фактуру? А вот это вообще что? Ты же не бутик оформляешь!

— М-м… — я замялась, глядя на свой проект.

Действительно, как мне могло прийти в голову сделать в обычной парикмахерской сложную комбинацию из зеркальных панелей, а все остальное покрыть белой грубой грунтовкой? Натэлла сказала, что ей хочется побольше зеркал, но чтоб просто и дешево. Бюджет соответственно. Ну я и думала… Все ничего не могла придумать. А потом зациклилась на этом «просто и дешево», и как-то сам собой получился интерьер, в котором абсолютно все, даже книжный шкаф без полок вместе с наваленными в него как попало книгами (н-да, опять же зачем это в парикмахерской?), закрашено простой матовой белой краской крупной фракции. Все-все: ламинатная стойка, стулья с металлическими ножками, все до последнего крючка покрашено одной кистью, как попало, с подтеками… И никаких специальных парикмахерских стоек из каталога. Узкие и длинные зеркальные полотнища от пола до потолка… «Просто и дешево», возведенное в концепцию. Да… Теперь только остается подумать, как объяснить это Натэлле. Валера прав. Невозможно.

— Я переделаю.

— Когда?! — рявкнул муж. — Тебе через два дня это сдавать!

— Возьму каталоги, наберу стандартную мебель. Функциональный минимализм. Стены под покраску, на пол плитку, самый простой свет. Все в единой цветовой гамме. Три цвета. Синий, белый, желтый.

— Синий? Белый? Ты в своем уме?! — Валере начинает «срывать резьбу». — Как можно быть настолько бестолочью?! Почему я обо всем думаю?! Я — уполномоченный по правам человека, говорю тебе, дизайнеру, какие цвета выбрать!

Я виновато опускаю глаза. Действительно. Есть определенный парадокс в происходящем.

— Значит, так, сделаешь ей, чтоб побольше красного, розового, окантовки чтоб обязательно золотые, ручки, вся эта дребедень… Как ее?

— Фурнитура.

— Да. Лепнину всякую можно, шторки дурацкие из стеклянных бус. Ну, как в техасском борделе позапрошлого века должно быть, понимаешь?

— Спасибо, — пристыженно говорю я, усаживаясь за компьютер.

— Господи, Одинцова, вот за что тебе так повезло? — спрашивает муж, но уже беззлобно, хитро и, как всегда, очень выразительно улыбаясь. Это выражение называется «Правда, я лучше всех?».

— Должно быть, я в прошлой жизни сделала что-то очень хорошее.

И разговор продолжается уже в мажорных интонациях. Валера тяжко вздыхает и таращит на меня глаза, одновременно поджимая губы, потом спрашивает.

— Это что, шутка была? Вот все у тебя так. Никакой серьезности. Почему я должен жить в цирке?

— Прости, пожалуйста, — искренне прошу я.

— За что? За то, что ты превратила мою жизнь в ад? — приподнимает брови муж с полуулыбкой, которая в любой момент может перейти в волчий оскал. — Ты же меня узурпировала без остатка! Я целыми днями занимаюсь тем, что устраиваю нашу жизнь! От тебя же никакого толку! Ты знаешь, что от тебя никакого толку?

— Угу, — киваю я и повторяю: — Прости, пожалуйста.

— Да ладно уж… — кокетливо подмигивает мне Валера.

Ему пора уходить.

У порога он оборачивается:

— Поработай сегодня. Хорошо?

— Угу, — уныло киваю я.

Тут тон мужа внезапно меняется на серьезный. Он втягивает ноздри и вытягивает шею.

— Что-то не вижу энтузиазма. Лера, если ты думаешь, что мне надо, чтобы ты чем-то по жизни занималась, — ты ошибаешься. Мне это на фиг не вперлось. Мне проще запереть тебя дома и наплевать, как ты тут и что. Вот честно! В сто раз меньше геморроя!

На этой оптимистичной ноте Валера хлопнул дверью.

Через окно кухни я увидела, как он прошел по дорожке к гаражу, раздался писк дистанционного устройства. Ворота мягко открылись. Муж сел в машину и почти мгновенно рванул с места.

— Мам! — раздался за спиной голос Лизы.

Я обернулась. Наше чудо стояло посреди кухни босиком, потирая глаза.

— С добрым утром, — говорю я, складывая руки на животе. — Ну что? Завтракать и в сад?

— Мам, а можно, я сегодня в садик не пойду? — Лиза задает свой ритуальный ежеутренний вопрос.

— Нет. Умываться, завтракать и на работу. Развиваться духовно и физически.

— Ну ма-а-ам! — начинает ныть Лиза. — Ты же все равно дома!

— Во-первых, у меня сегодня встреча, а во-вторых, даже если я дома, то все равно работаю, — строго отвечаю я.

— Зачем тебе вообще работать, если ты все делаешь через пень-колоду? — надувшись, ворчит Лиза.

— Тапки надень, ноги замерзнут, — отвечаю я, стараясь справиться с бессильной яростью.

Папа для Лизы божество. Все, что он говорит, есть истина и принимается на безоговорочную, святую веру. Нельзя сердиться на Лизу за то, что она его слова повторяет.

Сзади раздается шарканье. Лиза надела папины тапки и шкандыбает в ванную, стараясь их не потерять. Это выглядит так смешно и трогательно, что я не могу удержаться от улыбки и, резко взмахнув рукой, сбиваю чашку с края кухонного стола. Лиза оборачивается, строго глядит на лужу и осколки, затем, вздохнув, почти как папа, произносит:

— Мама, какая ж ты бестолочь… — и, качая головой, уходит в ванную.

«Почти» потому, что Валера вздыхает с легкой, трепещущей улыбкой, которая позволяет надеяться, что он просто так шутит. А Лиза повторяет его реплики с необыкновенной серьезностью. То есть она на самом деле, с детской верой считает меня бестолочью.

[+++]

Впрочем, иногда «культ папы» мне на руку. К примеру, не надо уговаривать Лизу садиться в детское автокресло и пристегиваться ремнями. «Мама наша — тот еще водитель. Если с тобой что-нибудь случится, я застрелюсь», — сказал ей как-то Валера. С тех пор наша королевна привязывает себя так тщательно, что даже проверять не надо. И никогда не просится на переднее сиденье.

До самого детского сада Лиза учит меня водить. Едем мы из пригорода, так что ее урок длится полный академический час.