Читать книгу "Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима - Шломо Венеция"

редко, полагаю, что некоторые шли туда, чтобы повидаться со своими невестами. Не знаю, делали ли они там что-то с женщинами, меня там не было, так что не могу сказать.

Как вы думаете, они это делали?

Да, думаю, некоторые делали. Честно говоря, я бы не смог этого сделать. Я даже не знаю, откуда у них вообще было желание. После освобождения до меня доходили абсурдные слухи о том, что делали в зондеркоманде с трупами. Но это ложь, нездоровые слухи от людей, которые хотели посеять смуту и дискредитировать людей из зондеркоманды. За те восемь месяцев, что провел там, я ни о чем подобном не слышал. Однако я помню, как однажды среди трупов, вынесенных из газовой камеры, мужчины нашли тело невероятно красивой женщины. Она была как античная статуя. Те, кто должен был отправить ее в печь, не смогли заставить себя уничтожить столь чистый образ. Они старались как можно дольше держать ее тело при себе, после чего, конечно, ее все-таки пришлось сжечь. Думаю, это был единственный раз, когда я действительно «смотрел». В остальном все делалось механически, смотреть было не на что. Даже в комнате для раздевания мы перестали обращать внимание: у нас не было права на эмоции.

Иногда, несмотря ни на что, мы все-таки могли быть тронуты и растроганы – как в тот день, когда я увидел женщину и ее сына, что пытались спрятаться во дворе крематория… Они были из состава, прибывшего из Лодзи. Всего в наш крематорий было отправлено, наверное, тысяча семьсот человек. Все происходило как обычно. Люди заходили в газовую камеру, немец пускал туда газ, а затем начиналась наша ужасная работа. Весь день мы работали в обычном режиме, затем вышла ночная смена. На следующее утро, около восьми или девяти часов, один из мужчин, удивленный, пришел предупредить нас, что во дворе крематория находится женщина в сопровождении маленького мальчика лет двенадцати. Никто не понял, как они там оказались, но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что они принадлежат к группе, отправленной на смерть накануне. Мы смотрели друг на друга, потрясенные. Тогда я пошел к ней, чтобы попытаться понять, как так получилось. Я не знаю, перелезла ли она через ограду или протиснулась между стволами деревьев и забором из колючей проволоки. Не знаю, как она это смогла, потому что все было закрыто. Факт в том, что она осталась в укрытии вместе со своим сыном. Высокая трава того летнего месяца позволила им спрятаться от охранников. Но они оказались перед колючей проволокой и без возможности сбежать. Когда мать поняла, что выхода нет, она направилась в крематорий в надежде спастись. Она все время плакала и повторяла, что долгое время работала в гетто швеей для немецких солдат и что она еще может быть полезной.

Дежурящий немец понял, что дело неладно, и вышел во двор посмотреть, что происходит. Женщина начала умолять его, повторяя то, что рассказала нам. Чтобы успокоить ее, немец сказал: «Вы правы, мадам, мы посмотрим, что можно сделать, идите за мной». Но все знали: он собирается убить ее и сына, как только они войдут в помещение. Я не помню, сказал ли он им сначала раздеться и пройти дезинфекцию, но в итоге он не стал терять времени и выстрелил обоим в затылок. После этого немцы приказали выкосить высокую траву между оградой и колючей проволокой, чтобы избежать подобных «инцидентов».

Как вы думаете, эта женщина, прибывшая из последнего гетто в Польше, знала, куда ее отправляют?

Я не знаю, какая именно была у нее информация, но факт в том, что заключенные, прошедшие через гетто, знали гораздо больше, чем остальные. У них не было иллюзий, они были истощены, психологически истощены после всех этих лет в гетто. Приехав, они позволили направить себя на «дезинфекцию», не понимая и даже не пытаясь понять, что происходит.

Несомненно то, что между прибывшими из гетто и остальными были очень четкие различия. У людей, например, из Голландии или Венгрии еще оставались кое-какие ценности и силы, а у депортированных из гетто не оставалось ничего, кроме вшей. Было видно, что большинство из них потеряли даже желание жить. Среди них было не так много тех, кто сохранил силы и надежду. Видя эту их безропотность, я часто думал: могли бы мы тоже что-то сделать? Отказаться, не подчиняться приказам. Но выбора не было: тех, кто отказывался, убивали раньше остальных пулей в затылок, и все.

Вы когда-нибудь видели, чтобы люди отказывались вступать в зондеркоманду?

Да. Однажды трех молодых религиозных венгерских евреев отвели в сторону, чтобы присоединить к зондеркоманде. Они все еще были в своих кафтанах, шляпах и с пейсами. Они отказались подчиняться приказам немцев. Я не видел, как их ввели, но знаю, что их заставили раздеться и что они поднялись по тем самым трем ступенькам, по которым поднимались все те, в кого стреляли из револьвера. Вот так они и погибли. Полагаю, на смену им тут же появились другие. В людях недостатка не было.

Были ли среди вас религиозные люди?

Некоторые молились каждый день. Я знаю, что в других местах лагеря это было невозможно или слишком опасно, но у нас риск был невелик, потому что немцы никогда не поднимались туда, где спали люди из зондеркоманды. Легко было достать молитвенники, хотя этим людям они были не нужны, потому что они знали тексты наизусть.

Я никогда не был религиозным, даже не верил в Бога. Мне всегда было достаточно соблюдать десять заповедей. В Биркенау я не задумывался над этим; не будучи религиозным, я оставил Бога в стороне. Но я не понимаю, почему они продолжали взывать к нему: «Адонай, Адонай»… О чем они думали? Что Адонай спасет их? Черта с два! Мы были живыми людьми, переходящими границу загробного мира.

Часто говорят о солидарности между заключенными. В чем она, по-вашему, проявлялась?

Солидарность имела место только тогда, когда тебе хватало всего для себя. В противном случае, чтобы выжить, нужно было стать эгоистом. В крематории мы могли позволить себе солидарность, потому что у нас было достаточно всего, чтобы выживать самим. Я не говорю о том, чтобы помочь товарищу и занять его место на время, пока он выздоравливает. Я говорю о том, что у нас было достаточно еды. Для тех, кому не хватало ее, солидарность становилась невозможной. Поэтому, даже когда нужно было отнять у кого-то, чтобы выжить самому, многие так и делали. У нас