Читать книгу "Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай"

Думал: «И еще интересно, что будет, если она разрешит мне остаться в ее мансарде на всю ночь. Как тебе такой вопрос? Не нравится? Очень не нравится? То-то и оно».

«Не нравится» — это еще слабо сказано. Мысль о возможности переночевать в другом месте вызывала почти неконтролируемую панику. Вдруг — впервые за все время — стал догадываться, что дело, скорее всего, именно в квартире. Что время затянулось причудливым узлом тут, на третьем этаже желтого дома на улице Палангос. Зачарованное место, крошечный Бермудский треугольник местного значения, звучит как бред собачий, но, господи, на фоне всего, что со мной происходит, — почему нет?

Думал: «А если все-таки нет, какого черта ты боишься лечь спать в другом доме? Так боишься, что от одной только мысли об этом хочется кричать и бежать — неважно куда, отсюда, из той точки пространства, где пришла в голову столь ужасная идея. Жопой чуешь, что нельзя? Что это — погибель, конец твоего вечного лета, а значит, всего вообще? Что и требовалось доказать».

Думал: «Ну хорошо, предположим, я не стану у нее ночевать. И вообще нигде, кроме этой квартиры. Это вполне реально, всегда можно вовремя уйти. Но если Бета захочет прийти ко мне? Сюда? Что будет, если я приведу в заколдованный дом еще одного человека и позволю остаться до утра? Не воскресну ли я в ее объятиях, как Спящая красавица от поцелуя сказочного принца? Только у той сказки был хороший конец, а в моем случае „воскреснуть“ означает понестись навстречу смерти со скоростью, многократно превышающей обычную человеческую. Именно сейчас это было бы очень некстати. Сейчас, впрочем, вообще все некстати, вот в чем беда».

Так ничего и не решил. Но нетерпеливо считал дни до наступления тридцать первого июля — двадцать, сорок, пятьдесят, семьдесят. Да сколько можно жилы из меня тянуть?!

Иногда думал, что тридцать первое июля не наступит вообще никогда. Все летние дни когда-нибудь снова настанут и еще многократно повторятся, а этот — нет. И на фоне столь ужасного предположения все остальные проблемы стали казаться сущей ерундой. Так хотел пойти на это свидание, увидеть Бету, захмелеть от ее запаха, ходить, обнявшись, смеяться дурацким шуткам, говорить обо всем на свете, целоваться в каждом незапертом дворе, дрожа от нетерпения, подниматься по темной лестнице в дом, что был готов уплатить любую цену.

Наверное, любую.

Скорее всего, готов.

Тридцать первое июля все-таки наступило. Через девяносто восемь дней после тридцатого. Не стесняясь ни солнечных зайчиков, ни собственных зеркальных отражений, заплакал от счастья, прижимая к груди телефон, на дисплее которого светилось лучшее в мире число самого прекрасного месяца. Написал Бете смс: «Знала бы ты, как я жду вечера». Но не отправил. Сказал себе: «Все равно она, наверное, спит».

На самом деле, конечно, боялся не получить ответа.

Она написала сама, уже после полудня: «Я проснулась. Сижу и думаю: а ты мне, случайно, не приснился?»

Ответил: «Конечно, приснился. Но это был вещий сон».

И выбросил из головы все мысли, кроме одной: «Скорее бы уже пять».

Когда увидел Бету, пришедшую заранее и уже занявшую вчерашний столик в кафе — растрепанную, загорелую, в светло-сером льняном сарафане, — понял, как сильно хочется рассказать ей все. Вот прямо сейчас, не откладывая до конца августа, который так далек, как в детстве была далека смерть, — в него почти невозможно поверить.

Тем более не надо откладывать.

Подумал: «В конце концов, нынешний я — это то, что со мной здесь происходит. Не рассказать этого — значит соврать вообще во всем. И тогда Бета, вместо того чтобы быть со мной, станет проводить дни с кем-то другим, наскоро выдуманным, кое-как слепленным из моих смутных представлений о том, какими обычно бывают люди. Заранее ненавижу мерзавца».

Это оказалось решающим аргументом. Всегда был ревнив, ничего не поделаешь.

Сел рядом. Сказал:

— Ну наконец-то.

Сказал:

— Больше всего на свете хочу тебя обнять. Но это может закончиться крайне неприличной сценой в общественном месте.

Сказал:

— Ужасно скучал по тебе.

— Всю долгую-долгую ночь?

— И долгий-долгий день. И еще девяносто восемь таких же долгих летних дней.

— Но почему именно девяносто восемь?

— Потому что ровно столько их и было. Я считал. Это не метафора. Не поэтическое преувеличение. А сухая констатация факта. Я подумал, надо сразу тебе рассказать, как много дней прошло для меня между тридцатым и тридцать первым июля. Ты, конечно, решишь, что я псих. И, скорее всего, сбежишь от меня на край света, прихватив лишь смену белья и кошку. И все, что я смогу сделать, — постараться тебя догнать.

— Что псих — это еще вчера стало понятно, — безмятежно отозвалась Бета. — Но я, как видишь, все равно не сбежала. Я вообще храбрая. И довольно глупая, как все храбрецы.

Ответил совершенно серьезно:

— Храбрая и глупая — это очень хорошо. Именно то, что требуется.

А потом рассказал ей все.

Как приехал в этот город наугад, ткнув пальцем в карту, — умирать. Вернее, попробовать пожить напоследок как-нибудь так, чтобы умирать не было страшно. Как снял квартиру на улице Палангос и в первый же вечер чуть не расплакался от жалости к себе, покупая дурацкую посуду. Как лег спать первого сентября и проснулся четырнадцатого июля. И что было потом. И все свои попытки объяснить происходящее тоже изложил, включая самые дикие. Чего стесняться. Пусть знает, с кем связалась.

— В твоей истории куча неувязок, — сказала Бета. — И, честно говоря, это пугает меня больше всего. Потому что если бы ты все это выдумал, чтобы поразить мое воображение, ты бы как-нибудь свел концы с концами. Хоть некоторые. Именно из-за неувязок твой безумный рассказ становится похож на правду. Слишком многого ты сам не понимаешь. В жизни обычно так и бывает. А бред более логичен. Выдумки — тем более.

— Ну вот. А говорила, что глупая.

— Конечно глупая. Сижу тут с тобой, никуда не убегаю, на помощь не зову и уже почти готова поверить в самую нелепую чушь, какую когда-либо слышала. Дура и есть. Всегда такая была и очень старалась не поумнеть. Как знала, что рано или поздно мне пригодится вся моя глупость разом.

Только и сказал:

— Ты потрясающая.

— Я-то потрясающая, не вопрос. Да и ты тоже. Это понятно. А непонятно вот что: с какой целью ты мне все это рассказал?

— Потому что…

— Стоп. Не «почему», а именно «с какой целью». Зачем? Что я должна сделать, выслушав твою историю? Как поступить? Какое решение принять?

— И все-таки мой ответ — «потому что». Рассказал, потому что не смог промолчать. Не было никакой дополнительной цели. И стратегического плана тоже не было. Девяносто восемь дней думал, как нам с тобой жить дальше. И ничего не придумал. Разве что…