Читать книгу "Крутизна - Фёдор Григорьевич Шишалов"

хотят раскрывать своего прошлого. В том-то и правда нашей жизни, что прошлое настоящему не мешает. Все люди могут!

Чужая кровь

— Спасибо ребятам да и всем, всем нашим — спасибо! Вот мы часто слышим: коллектив, коллектив… Даже надоедает слушать. И только здесь, в больнице, я понял, что это такое… — так говорил мне молодой машинист Володя Панкратов.

Никогда не болел человек, и вдруг закачалась земля под ногами, закружились станционные огни, вздыбились рельсы, в глазах потемнело…

В больницу доставила «скорая помощь»: внутреннее кровоизлияние с большой потерей крови.

Тогда-то и раздался звонок в здравпункте депо. К телефону подошла дежурная медсестра.

— Доноров? А где же их взять? Ночью депо не работает. Локомотивные бригады? Они — кто в поездку, кто из поездки…

И все-таки медсестра пишет на листке из журнала: «Товарищи, срочно нужна кровь больному машинисту Панкратову!»

По-разному встречают в депо объявления, приказы, распоряжения: то шуткой, то насмешкой, то молчаливым согласием, то шумным несогласием.

А тут — о товарище, которого один видел вчера, другой — нынче утром. Геннадий Михайлович Утюмов прочитал и ушел. Дома осторожно, чтобы не разбудить семью, особенно семимесячную внучку, переоделся. Ему не нужно было объяснять ничего: прошел фронты Отечественной. Имеет орден Красного Знамени и другие награды. Несколько раз ранен. Двадцать четыре самолета врезались в землю от зенитных снарядов его взвода. А во взводе — всего два орудия. И хотя одно из них целиком, вместе с прислугой, погибло под Белгородом, в памяти Геннадий Михайлович всегда делит сбитых врагов на два.

В ординаторской больницы они встретились — старший машинист и молодые помощники машинистов: Анатолий Горбунов, Виктор Чирков, Валерий Яковлев, Валерий Кадушин, Анатолий Петрушин…

Белые чулки, халат и маску надел Геннадий Михайлович. За ним — Горбунов. Не первый раз приезжают они сюда и знают цену своей первой группы крови.

— Ребята ушли, — говорил мне Володя, — а через полчаса мне начали переливание. И голова сразу же перестала кружиться, и пот исчез. Нет, все-таки коллектив — это… это сила! Ты подумай — и в больницу звонят, и дома спрашивают, и из колонны приезжают. На Октябрьскую, шестого числа, начальник депо пришел, а вместе с ним — из парткома, месткома. Целый мешок подарков привезли! После этого знаешь какое настроение! Да и в больнице… Когда меня привезли, то хирург Валентина Ивановна Макарова не отходила. Уколы, порошки… Не знаю, спала ли. Должна была вечером уйти домой, а я ее и среди ночи видел. Сейчас я себя хорошо чувствую. Подумать только — влили семьсот пятьдесят граммов чужой крови… Да нет — вашей, моих товарищей крови!

— То, что делают доноры, достойно всяческих похвал. Они спасли от гибели не один десяток людей только в нашей больнице, — говорила мне после Нина Анатольевна Умова, хирург, заведующая пунктом переливания крови в железнодорожной больнице. — А ведь кровь и жизнь — для врача синонимы. И вот приходят люди и отдают частичку своей жизни для другого. Встают со стола, спускают рукав халата на забинтованной руке, не спрашивая даже, кому понадобится их кровь. За год мы перелили шестьдесят два литра крови нашим больным. Но иногда ее все-таки не хватает, и тогда на стол ложатся сами медицинские работники для прямого переливания…

Из больницы я заехал домой к Володе.

В подъезде меня встретила девочка-первоклассница. На груди у нее болтался на белой тесемочке ключ от квартиры. Задрав голову с белым бантом на макушке, весело сообщила:

— А папа скоро домой приедет!

«Маринка, Маринка, — подумалось мне, — долго бы тебе еще пришлось носить ключ на шее, а лисички да зайчики сразу же перестали присылать тебе подарки в отцовском чемоданчике, если бы не было людей под непонятным еще тебе названием — доноры… И более понятным — товарищи. Для которых человек человеку — друг».

В то раннее утро кровь для ее отца отдавал и я.

Думы, думы

В какой-то книге я встретил: «Прошлое мешает жизни, путаясь в ногах настоящего…»

Отчасти это и верно — какой прок от моего самокопания: что было, то прошло!..

Чтобы сменить свое настроение, зашел в Дом культуры железнодорожников, там всегда что-нибудь происходит: нет концерта — идут репетиции, репетиций нет — кино посмотреть можно или просто поговорить с директором Кларой Викторовной Поповой.

Но директорский кабинет закрыт. Спустился в подвальное помещение. В большом зале посмотрел, как подростки прыгали через «коня», «кобылу», приемы борьбы отрабатывали на мягких матах. Из другого зала доносились звуки баяна — там балетная группа Елены Никитичны Сабатиной.

Пошел туда. В зале с зеркальными стенами бесшумно двигались пар сорок — девушки в юбочках коротких и в белых кофтах, ребята в темно-синих трико. У всех щеки нарумянены будто, глаза сияют. В средине круга — Елена Никитична, невысокая, плотная, с тонкими привлекательными чертами лица, одетая по-простому, в обыкновенную черную юбку и коричневую вязаную кофту с белой блузочкой под ней. Жарко ей: щеки, шею вытирает платочком. Осматривая танцующих, медленно поворачиваясь по кругу, вдруг всплескивает ладонями:

— Стоп, топ-топ-топ, — зачастила хрипловато. — А грация, грация, грация?! Ребята, ребята, вы же не бревна тащите, а с девушками танцуете!..

Никто не смеется, не хихикает, слушая ее замечания.

Подойдет к какой-нибудь паре, покажет, как она, как он держаться должны, пройдет опять на середину и поднимает руки:

— И-и-и, — по этой команде все приободряются. — Начали-и!.. — опускает резко руки.

Взвизгнет баян — и шелест, шелест в зале от мягкой обуви.

Ну что за красота!

Но опять эти, стриженные под нулевку, появляются перед глазами: ни у одного из них не алели щеки румянцем, не сияли счастьем глаза…

— А кто виноват? — упрекаю их мысленно. — Мешал вам кто-то прийти вот сюда же?..

«Больше семидесяти пяти процентов из них осуждены за преступление против личности и притом в пьяном виде!» — вспомнились слова сопровождавшего меня по зоне лейтенанта.

Представилось: вот сейчас все эти молоденькие ребята, девчата были бы пьяными?

Всматривался в счастливые сияющие глаза, вливал в них бессмысленность пьяного выражения и… ничего не получалось: не может, никак не может пьяный туман закрыть этих сияющих глаз!