Читать книгу "Чалдоны - Анатолий Константинович Горбунов"

сияло от радости. Он резко повернулся к растерявшемуся от внезапного разоблачения Огородникову:

— Где взял окуня?

— Жена с Байкала привезла… — залепетал тот и осекся. И с треском, ломая ослепительные крылья рыбачьей славы о сучья зимнего солнца, шмякнулся на грешный лед.

По русскому обычаю лежачего не бьют, и Костя-Борода, покосившись на Гришу Пустых, благородно не стал ворошить историю с тихоокеанской селедкой.

В гробовой тишине Гриша Пустых вразвалку, не предвещая ничего доброго, подошел к затравленно озирающемуся недотепе.

— Знаешь, Гошарик, что за такие проделки полагается? — и сделал пальцы в клеточку.

— Сеть, что ли? — недоуменно захлопал телячьими ресницами Огородников.

— Ага, сеть, — согласился санитар и одарил братьев Лапкиных широкой улыбкой.

— Кто же тут огурчиками угостить грозился?

Посыпались шутки-прибаутки. Прилетевшие из города воробьишки подчирикивали и подплясывали, обирая вокруг лунок хлебные крошки.

Гоша Огородников деликатно разглагольствовал с Костей-Бородой о культе личности, о влиянии его на процессы мировой рыбалки. Пришли к печальному выводу: дважды в одну и ту же воду удочку не макнешь.

— Как ты догадался про селедку? — поинтересовался Гоша.

— Пять лет на Тихом океане служил! — расхохотался Костя-Борода. — Столько ее переел, тебе и не снилось.

Отведав соленых огурцов, Гриша Пустых озверел: в упор безжалостно расстрелял из фотоаппарата развеселую кучу-малу — на переднем плане братья Лапкины в солдатских рукавицах, с красноперым великаном посередине. Редчайший снимок был удостоен конкурсной премии!

В мареве зимних зорь взошли сразу две новых звезды рыбачьей славы! А как же иначе? Природа не терпит пустоты.

Юное поколение рыбаков ходило за Тимохой и Семой буквально по пятам, клянча автограф. Они бы похрустывали солеными огурцами и расписывались прямо на льду, не снимая солдатских рукавиц, и до сих пор, если бы не подлый Гриша Пустых… Взял и охарактеризовал братьев Лапкиных в городской психиатрической больнице как демократически подкованных товарищей. И всю рыбачью славу заграбастал себе.

МЕСТЬ

Рассказ

— Ты куда, Тереха, поскакал? — окликнула сына бабка Секлетинья, резво постукивая березовой клюкой о накатанную до блеска конскими санями дорогу. Она возвращалась домой не солоно хлебавши от старинной товарки — ходила занять деньжат на бутылочку, а та не дала: верни, дескать, сначала старые долги, которых набежало на целый ящик спирта.

— На встречины! — крикнул на бегу Терентий. — Капитан приехал…

— Учуял, упырь, выпивку. — Секлетинья торопливо заковыляла вслед, догоняя зимний закат.

Вася Зуб приехал в гости к матери, как всегда, после навигации. В морской форме — тельняшка, подсиненная рубашка, китель с капитанскими нашивками, шапка с «крабом». Нынче он нарисовался в родное Заборье жениться. Инга, дочь Терентия, заждалась жениха. Неразлучная подружка ее Нина Хромова тоже волновалась: тайно обожала Васю.

С невысокой завалинки они смотрели в окно на хмельное застолье, шутливо толкались локтями и хихикали. До петухов бы любовались на Зуба, если бы их не огрела своей березовой клюкой бабка Секлетинья:

— Кш, бесстыдницы! — Нину Хромову ударила пошибче, уж больно та нарядно одета была: собольи шапка и воротник, унтики из сохатиною камуса, осыпанные цветастым бисером…

Вася Зуб не пил. Важно сидел за столом, подробно рассказывал о своих дальних плаваниях, местами так накалял страсти-мордасти, что, кажется, вот-вот лопнет электрическая лампочка. Хотя мужики и знали, что дальнее плавание всего-то по реке Лене от Осетрово до поселка Витим, мимо родной деревни, и что он ходит шкипером на наливной баржонке, возит ГСМ, но удивленно ахали:

— Даешь, Капитан, стране угля!

— Сорвиголова…

Васина мать Ксения Игнатьевна, а по-деревенски просто Зубиха, высокомерно взглядывала на гостей, источала мед:

— Ешьте, пейте, дорогие гости! Эй, Терентий Кузьмич, пошто не закусываешь? Закусывай, закусывай…

Поднесла ковш крепленого вина бабке Секлетинье:

— Это тебе, голубушка, штрафной, за опоздание! Без передышки пей, без передышки…

Зубиха купила в сельпо пару ящиков спирта — на грядущую свадьбу — и тройку ящиков портвейна — на встречины. Спирт спрятала в ларь из-под муки, заперла на хитрый висячий замок, чтобы Терентий не дотянулся.

Вино кончилось, а у гостей — ни в одном глазу. Разве это встречины?! Жалостливо вздохнув, Ксения Игнатьевна достала из подполья два лагуна бражки и давай щедро потчевать гостей. Бражка та была — ух, крепка и пениста! Била, как поленом по затылку. Под один лагун — самосад, под другой — куриный помет клала хозяйка. Две недели созревал напиток богов, втягивал в себя через деревянное днище «табачную» и «куриную» силу. После двух-трех кружек мало кто из мужиков стоял на ногах: кого в беспамятстве уронило на пол, кого на улице выворачивало наизнанку зеленью. Гармонист перебирал ватными пальцами лады и ухмылялся.

Щуплый и низкорослый Терентии пил кружку за кружкой. Ухлебистая бабка Секлетинья не отставала — шла ухо в ухо с ошалевшим сынком.

Терентий, озорно подмигивая своей ненасытной матушке, жарко спорил с Васей о китах и, не глядя на Зубиху, повелительно протягивал пустую кружку: плесни еще…

Процеживая через марлю гущу, Ксения Игнатьевна изумлялась и сожалела: «Железные они, что ли?! Ой, маловато положила самосада и куриного помета, маловато!»

— Сын-то у тя, Ксена, орел! — перекрикивая Терентия, взвизгнула наконец-то охмелевшая бабка Секлетинья. — Породнимся скоро. Эхма! — ловко вращая пропеллером березовую клюку, поплыла по горнице павой под скрипучую гармонь.

На горе ящик,

Под горой ящик!

Дед бабку валил

И сломал хрящик…

Прошлась резво туда-сюда и замельтешила перед Васей:

— Зять, выходи на круг, покажь свою флотскую удаль! — дыхнула парню в лицо мерзким запахом выпитой браги. — Эй, гармонист, выдай-ка «Яблочко»!

Вася брезгливо оттолкнул ее от себя. Бабка Секлетинья освирепела:

— Выходи, щенок! Кому говорят? А… Зазнался, сопливый шкипер… — и с размаху смела березовой клюкой со стола все, что было.

Зубиха гневно сверкнула глазами:

— Вон отсюда, алкашка!

Закрыла лицо ладонями и запричитала:

— Последнюю посуденку, халда, разбила…

Одуревшая от ядерной бражки бабка Секлетинья налетела на хозяйку разъяренной медведицей, схватила за волосы и давай таскать — волочить по избе, приговаривая:

— Вот те за алкашку, вот те за халду…

Вася кинулся к матери на выручку, но Терентий вцепился клещом:

— Две собаки дерутся, третья не лезь.

Гармонист юркнул под стол — береженого Бог бережет. Пьяные мужики в испуге отдирали от пола свинцовые головы, бессмысленно всматривались в суматоху и со стуком роняли их обратно на матерые половицы.

Неизвестно, чем бы закончилась драка, если бы на шум не прибежал непьющий сосед и не вышиб пинками бабку Секлетинью и ее сынка