Читать книгу "Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков"

к лучшему и каждый ожидал дальнейшей развязки событий. В два часа прибыл мой взвод и я, распрощавшись с однополчанами, отправился в штаб дивизии. Тогда я все-таки не предполагал, что со многими из них расставался навсегда.

Взвод мне привел расторопный унтер-офицер Дудолад. Два дня пришлось идти по снежным сугробам в метель, пока мы не прибыли к месту назначения.

На среднем, самом ответственном посту я назначил за старшего преданного мне Дудолада, приказав следить за пакетами и, не задерживая, пересылать корреспонденцию в полк. Последний пост я разместил при штабе дивизии и поселился у старого знакомого подпоручика 17-й конной батареи Чуйкевича, с которым дружил еще в Орле. Он числился при штабе начальником команды связи и занимал должность довольно-таки проблематическую, так как ни команды, ни связи вообще больше не существовало и вокруг нас оставалась одна фикция.

В штабном офицерском собрании мне пришлось явиться с рапортом начальнику 11-й кавалерийской дивизии генерал-лейтенанту барону Дистерло. Небольшого роста, в форме Генерального штаба, с желчным, окаймленным русою бородкою лицом, он напоминал тот самый тип интеллигента, о котором у каждого из нас сохранилось самое неприятное воспоминание. Далеко не блестящий боевой начальник, он, предчувствуя свое скорое падение, усиленно теперь проявлял демократические стремления, выражавшиеся в открытом «подлизывании» к солдатам штабных команд и в придирчивости к офицерам[90].

Во время ужина меня вызвали на пост летучей почты, и гусары там торжественно сообщили мне новость о введенном в полку выборном начале. Ночью в штаб дивизии приехал Дудолад и, расплываясь в приятную улыбку, поздравил меня с единогласным постановлением взвода оставить меня на занимаемой должности помощника командира эскадрона. От него я узнал также, что командир эскадрона корнет Зайцев, бывший товарищ прокурора, по солдатскому мнению, «судья», человек весьма опасный, был смещен, и на его место гусары назначили нашего взводного вахмистра Романова. Других новостей он пока еще не знал, но для меня услышанного было вполне достаточно.

Итак, сегодня закончилась моя военная карьера, и теперь осталась только надежда как-нибудь выбраться отсюда на свободу. Как ни грустно было на душе, но я все-таки сдержался и поблагодарил гусар за оказанное мне доверие, решив поскорее оставить разложившийся полк. Для этого пришлось воспользоваться своим казачьим происхождением и подать рапорт командиру, находившемуся в нашей дивизии, 12-го Донского светлейшего князя Потемкина-Таврического полка и просить начальника казачьей летучей почты хорунжего Черевкова, покидавшего в этот день штаб дивизии, прислать мне ответ с ординарцем в срочном порядке. Два дня прошли для меня в волнениях, так как ходили упорные слухи, будто казаки уходят на присоединение к Сводно-казачьему корпусу для совместного возвращения по своим станицам. На мое счастье, вечером второго дня полковник Чирков прислал мне из казачьего полка удовлетворительный ответ на рапорт.

Вне себя от радости, я приказал Дудоладу не оставлять поста до моего возвращения и в ту же ночь отправился с вестовым в гусарский полк за бумагами. В полку я застал грусть, тоску и уныние. Офицеры без погон сновали, точно тени, на всех лицах можно было прочесть выражение безнадежного отчаяния.

Мое появление в погонах и при оружии произвело сенсацию. Собранский унтер-офицер Сердар, как всегда щегольски одетый, подошел и вежливо поинтересовался, почему я до сих пор не снял погоны. Я ответил ему довольно громко, что уезжаю с казаками на Дон, где офицеры ходят в погонах и где нет выборного начала. Во время завтрака к моему столу подсел корнет Мясоедов, выпущенный в полк из Тверского кавалерийского училища.

– Голубинцев, вы что, с ума спятили, что ли? Желаете в последний раз поесть в погонах и после этого «товарищи» отправят вас в «штаб к Духонину»? Сейчас же снимите погоны и училищный знак, иначе солдаты сами сдерут с вас все признаки офицерского достоинства.

Я успокоил его и просил рассказать мне все полковые новости. Наш Изюмский гусарский полк постигла участь всей российской армии. По приказанию главковерха Крыленко введено выборное начало, гусары забаллотировали полковника Балихова и выбрали командиром полка ротмистра Подольского, занятого теперь отправкою по домам неугодных солдатам офицеров.

– Да, Голубинцев, рано закончилась наша гусарская служба. Точно корова языком слизала, и сидим мы теперь у разбитого корыта бывшей Российской империи. Вы уезжаете на Тихий Дон, я с корнетом Морозовым[91] собираюсь пробраться домой в Москву. Итак, желаю вам счастливо добраться до казаков!

Распрощавшись с Мясоедовым, я отправился доложить Подольскому о переводе к казакам, потом получил от дряхлого казначея полковника Березина[92] причитавшуюся мне сумму денег и затем прошел в канцелярию к полковому адъютанту корнету Кигну за офицерскими документами и послужным списком.

– Корнет Голубинцев, я знал вас в Николаевском кавалерийском училище, будучи сменным офицером, полюбил в полку и принужден теперь расстаться, может быть, навсегда!

По школьной традиции мы крепко расцеловались. При выходе из канцелярии я взглянул на стоящий в углу полковой штандарт. Обвеянный боевой славою с 1651 года, видевший бегство наполеоновских орлов, он величественно стоял, закутавшись в чехол, и, подобно Цезарю, смотрел на гусар, предавших его и изменивших родине. С благоговением рука поднялась для отдания последней воинской почести нашей полковой святыне.

Так зимою 1917 года покидал я родное гнездо. Грустно защемило сердце. Было жаль Изюмского гусарского полка и самого себя. Генерал барон Дистерло оказался весьма недоволен моим переводом к казакам и открыто осуждал молодых офицеров за нежелание продолжать военную службу в рядах пролетарской армии, в которой мы были обязаны искупить наши дворянские ошибки перед народом.

Не обращая внимания на баронские замечания, я сердечно распрощался с Чуйкевичем и на посту летучей почты попросил вестового Бородина подыскать возницу, который мог бы завтра утром доставить меня в местечко Казачки на стоянку 12-го Донского казачьего полка. Последний вечер в штабе дивизии я провел в обществе гусар на посту летучей почты. Все они, начиная от Дудолада и кончая весельчаком Рыбкиным, сожалели о моем уходе. Вестовой старательно уложил вечером вещи, нанял возницу и затем со слезами на глазах, расставаясь, пожелал мне как можно скорее добраться до моих родных в Орел.

В 8 часов утра я покинул штаб дивизии в офицерских погонах и при оружии. Штабные солдаты мною не интересовались и были по горло заняты дележом казенного имущества и оставшихся в офицерских собраниях вин.

Около станции Держаня пехотные солдаты рассвирепели, заметив у меня на бекеше золотые погоны и от самосуда меня спас возница, проявивший в критический момент способность столичного ямщика. Он залихватски натянул вожжи, с молодецким присвистом стегнул коней, сани помчались со сказочной быстротою