Читать книгу "Американская история - Анатолий Тосс"

— Да, хочу, — ответил Марк.

Голос его не дрогнул, подтверждая тем самым решительность намерений.

— Тогда я согласна, — с ходу, даже неприлично с ходу, выпалила я.

— Я сейчас выезжаю за тобой.

Его ответ по скоропалительности не очень отличался от моего.

— Сейчас? — не то от восторга, не то от неожиданности удивилась я.

— Конечно, сейчас. Тебе же завтра на работу, сегодня у нас целый день — лучшее время для переезда. К тому же я соскучился.

Это было на редкость трогательно. Все, все тут же отступило — и волнение, и тошнота, а освободившееся пространство заполнила жажда деятельности: приводить себя в порядок, собирать вещи, встречать его.

— Я тоже, — ответила я весело. — Я жду тебя, я тебя завтраком накормлю, — нашла я нелепый путь выразить свою нежность.

— Хорошо, — ответил Марк и повесил трубку.

Он приехал и привез свежие булочки на завтрак, а я, понимая, что выгляжу по-дурацки со своими светящимися от неприкрытого счастья глазами тут же обхватила его, вжалась и, приникнув головой к его груди, прошептала:

— Это была самая ужасная ночь, знаешь?

Он обнял меня одной рукой, держа в другой пакет с булочками.

— Я даже не предполагал, что за неделю можно разучиться спать одному. Понимаешь, я не знал, куда деть руки, — сказал он. — Как-то они все время мешались.

Я приподняла голову, посмотрела на него снизу вверх и на правах почти жены, ну хорошо, не жены, но все же совсем близкого человека, передразнила.

— Так уж и не знал? Ладно, рассказывай.

Он улыбнулся довольный моей прозорливостью, но никаких военных тайн не выдал. Я вылила в раковину бадью утреннего недопитого кофе и сварила свежий. Мы сели за стол, я разломила одну из булочек, внутри находилось инородное Для мякоти теста тело. Я выковырила его, понюхала, попробовала на зуб, им оказалось до обиды обыкновенное семечко подсолнуха, хотя и очищенное, конечно.

— Специально в пекарню заезжал, — попытался оправдаться Марк.

Я пожала плечами, надкусила краешек, кофе я пить уже не могла, но булочка была вкусная.

— Знаешь, Марк, есть одна вещь... —сказала я.

— Ты о чем? — спросил он.

— О переезде. Знаешь, ты только не обижайся, но я должна, хотя бы частично, оплачивать квартиру.

Он рассмеялся, именно весело рассмеялся, пытаясь возразить.

— Подожди, подожди, — не дала я перебить себя.

— Хорошо, я слушаю, — согласился он.

— Смотри, я живу здесь, я плачу за квартиру. Я привыкла уже, я это делаю давно, с первого дня. И я хочу жить с тобой, и понимаю, что твоя квартира значительно дороже. Я никогда бы не смогла оплатить ее полностью...

Я так волновалась из-за этого деликатного, денежного вопроса, что не знала, как правильно сказать:

— Но я хочу платить то, что могу. Это нечестно, чтобы все расходы брал на себя ты. Это даже будет обидно для меня, это...

Он перебил мой растерянный лепет:

— Не выдумывай. Это моя квартира, я купил ее очень давно, когда она стоила совсем немного. Я не могу и, конечно, не буду брать с тебя денег, я не сдаю тебе квартиру, я хочу, чтобы ты жила со мной. Понимаешь?

Я задумалась. Мне почему-то никогда не приходило в голову, что это его собственная квартира. Теперь-то понятно, что он, конечно, не может брать с меня деньги. Но я действительно не хотела жить бесплатно, я не хотела ни намека, ни подозрения в какой-либо, на самом деле не существующей корысти. Хотя подленькая мысль независимо от моего желания все же внедрилась в голову: сбросить бы с плеч моего дистрофичного бюджета такую обузу, как квартирная плата, — жизнь стала бы легонькой, как бабочка на летнем газоне.

— Подожди, — сказала я, после того как длительное размышление нагнало складки на моем лбу, — ты ведь платишь за электричество, за телефон, за тепло, за что еще? — Я задумалась, пытаясь придумать, за что еще платят владельцы квартир.

— Плачу, — согласился Марк, так и не дождавшись завершения.

— Ага, — обрадовалась я, — сколько это набегает, если сложить?

Марк задумался на минуту, назвал цифру. Она составляла приблизительно половину того, что я платила за свою вонючую конуру.

— Ну так вот, с сегодняшнего дня это уже не твоя забота.

— Малыш... — попытался возразить Марк, но теперь уже я его перебила:

— Даже не спорь! Все равно это значительно меньше, чем я плачу за свою квартиру.

Я не хотела обзывать ее «конурой» при посторонних, даже при Марке, — все же она, как могла, служила мне столько лет. Я даже вдруг почувствовала к ней неизвестную доселе сентиментальную жалость из-за очевидного скорого расставания, наверное.

— Ну, если ты так хочешь, пожалуйста, — разрешил мне Марк.

— Я так хочу, — упрямо подтвердила я, как будто речь шла о моем капризе, а не об акте осознанного самопожертвования.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Переезд занял, конечно, больше чем одну ездку — в машину Марка ничего не помещалось, и пришлось взять на прокат небольшой грузовичок. День был будний, в такие, кроме бездельников, как мы, никто не переезжает, и машин на станции проката было полно.

Всегда поначалу кажется, что вещей-то всего ничего — чего там, несколько платьев, две пары джинсов, туфли, ну и еще всякая мелочь типа белья. Но когда выметешь все из углов, выбросишь на обозрение из забытых ящичков да с полочек все поснимаешь, то организуется пусть и не Хеопса, но все равно солидная пирамидка, на которую взираешь в недоумении: откуда набралось столько всего? И выясняется, что вот именно с этой, скажем, подушкой совершенно невозможно расстаться, потому как привыкла, притерлась уже к ней ухом. А вот тот, например, плюшевый медвежонок связан либо с событием, либо с человеком, и куда ж его теперь? Да и все остальные вещи уже давно не нужные, а может быть, и не нужные никогда, но как отказаться от них? Это все равно что по собственному желанию умертвить какую-нибудь несущественную частичку памяти только лишь потому, что для нее в ограниченной костью мозговой коробке не хватает больше места. Да нет, думаешь, пусть будет, место найдется. И находится.

Я вообще немного сентиментальна и к вещам, и к домам, и, конечно, к прошлому. Сейчас мне казалось, что вещи, как домашние животные, были преданны мне столько лет, служили верой и правдой, разделяли мое одиночество и иногда в своей бессловесной заботе утешали и помогали. А я, лишь только мне удалось подняться на следующую, так сказать, ступеньку жизни, сразу предательски, по-подлому бросаю их, беспомощных, обрекая на умертвляющую ненужность.

Я понимала, что все эти вазочки, тарелки, пуфики, даже журнальный столик, не говоря о других предметах, которые лишь благодаря свой функциональной пригодности еще претендовали на право называться мебелью, в принципе не могли найти место в квартире у Марка. Тем не менее выбросить их я не могла.