Читать книгу "Боевые псы не пляшут - Артуро Перес-Реверте"

Потом мы вынеслись во тьму, чувствуя на губах и языке металлический привкус человеческой крови, ощущая благодатную усталость от того, как разили и убивали и как свели счеты с безжалостным миром двуногих, который живет по законам, безмерно далеким от суровых, но справедливых законов природы. И покуда мчались мы прочь от Живодерни, сегодня как никогда оправдывавшей свое название, и со свирепым наслаждением вдыхали свежий ночной воздух, прочищавший наши легкие, обострявший все пять чувств, снова чувствовали себя живыми и свободными.

Из всех собак только мы двое выжили в ту ночь. Мы прогавкали об этом, когда наконец остановились перевести дух. На небо выкатилась луна – и в ее бледном свете четко виднелись наши силуэты на гребне холма.

– Куда мы теперь? – спросил Тео.

– Домой. В город. Куда же еще?

– Домой… – протянул он задумчиво.

– Ну, разумеется.

Он помолчал. Я не видел, что там у него на морде, но мне показалось – он размышляет.

– Никого из товарищей моих не осталось, – сказал он наконец.

– Все погибли. Все, кроме нас с тобой.

Тео еще немного подумал.

– В Каньяде-Негра и в Барранке есть еще собаки. Десятка два.

Я кивнул, хоть и не вполне понял, о чем он.

– Это уж нас не касается.

– Ошибаешься, – гавкнул он каким-то странным тоном. – Очень даже касается.

Я пристально всмотрелся в него. От лунного сияния бритое могучее туловище казалось еще более поджарым. Глаза мерцали в полутьме.

– Ты что… хочешь пойти туда?

И услышал, как он засмеялся сквозь зубы. Даже не засмеялся, а заворчал свирепо.

– Освободим наших, – сказал он. – И отомстим тем, кто похищал их. Око за око, клык – за зуб.

От этих слов я вздрогнул.

– Без пощады?

– Как иначе?

Я склонил голову набок, внимательно разглядывая его.

– Я думал, ты уже упился местью, друг мой.

– Слишком долго я жаждал.

– Думаю, рано или поздно ими займется человеческое правосудие.

– По сравнению с нашим их правосудие – это полное дерьмо.

Я еще немного поразмыслил. И воспоминание о несчастных спаррингах, которые сидят в клетках, ожидая решения своей судьбы, сильно взволновало меня. Но все же возразил:

– У многих здешних двуногих есть детеныши.

– Какая разница? Вырастут – станут такими же.

Я удивился тому, как холодно это прозвучало.

– Но есть же и хорошие хозяева…

– Где? В Каньяда-Негра?

– Не знаю… – В смущении я поскреб ухо. – Ну, в городе… Разве нет? Есть еще места где-то.

– Мое место теперь здесь. Другого не знаю.

Мы лежали, соприкасаясь мордами. И я чувствовал, какой у него ледяной нос.

– Брось эту затею, Тео. Забудь.

– Аф-аф-аф… Не смеши меня, Арап, – смех его больше напоминал стон. – Детеныши или взрослые – не важно… Убьем, скольких сможем, как на Живодерне, и пусть наш Великий Пес или их Господь Бог отсортирует хороших и плохих.

Я задрожал. А ведь вы знаете – я жизнью выдублен на славу и всякое видал. И на теле у меня, и в памяти – немало шрамов. Но услышанное даже меня смутило. Это было выше моего понимания. Выражаясь в стиле Агилюльфо, я никогда не упивался кровью. И жестоким быть мне всегда приходилось по необходимости. Однако так получалось, что Тео смотрит на это иначе.

– Ты раньше не был таким.

– Не помню, каким я был раньше, зато знаю, каков я ныне. Знаю, во что меня превратили, – он нетерпеливо дернул головой. – Пойдешь со мной?

Зловещей тенью он уже шел по склону вниз. Как волк, которого голод заставляет оставить щенков в логове и спуститься в долину. Однако Тео не бросил щенков, и гнал его не голод, а месть.

– Погоди, – сказал я, смирившись. – Ладно, пойду с тобой. Но людей убивать больше не стану. Помогу тебе напасть на них. Но никого не убью.

Он рассмеялся, как раньше – зловеще и мрачно.

– Да не беспокойся, я сам справлюсь… И не сомневаюсь, что сидящие в клетках захотят мне подсобить.

Тео не ошибся. В помощниках недостатка не было.

Мы вошли в Каньяда-Негра, что называется, под покровом ночи, двигаясь бесшумно, как некие собачьи коммандос. Завернув за ряд клеток, я наткнулся на дога-сторожа, который буквально окаменел от изумления, увидев, что я жив и даже виляю хвостом. Освещенный луной Тео стоял чуть поодаль и смотрел на нас, пока я рассказывал догу обо всем, что было. Не умолчал и о том, что будет, и добавил:

– Выбирай, на чьей ты стороне.

Он задумался на миг. Даже в полутьме ясно видна была у него на морде моральная, извиняюсь, дилемма. То ли сохранить верность хозяевам, которые в грош его не ставят, то ли погибнуть от лап двух таких профессионалов, как мы с Тео. Разумеется, сомневаться тут было не в чем, но к чести его должен сказать, что убедить себя он дал не сразу.

– Все же это хозяева, р-р-гав, – твердил он.

– Уголовный сброд, – говорил я. – Мрази, продающие наркоту бедолагам, ворующие собак и отправляющие их на Живодерню… Они не заслуживают твоей верности. Недостойны собачьего уважения.

– Но они же – мои хозяева.

Я вздохнул.

– Ладно, коллега, решай сам. Либо поднимешь тревогу и сдохнешь, либо примкнешь к нам.

Он еще немного подумал и наконец вымолвил:

– Жизни много не бывает.

– Вот и я так думаю.

– Есть свои преимущества в том, чтобы вертеть хвостом подольше.

– Есть – и немало их.

– А чтобы прожить подольше, желательно не помереть пораньше.

– Прямо с языка у меня снял.

– Ладно, – окончательно решился он. – Я пойду с вами, однако нападать ни на кого не буду… Клетки вам открою, если хотите, но не более того.

– Годится, – ответил Тео. – Сколько тут двуногих?

– Два семейства. Круглым счетом – человек двадцать, вместе с четырьмя-пятью сопливыми детенышами.

– Оружие у них есть?

– Как положено. Пара обрезов, ножи и прочее в том же роде.

– Ну, пойдем тогда, займемся делом, а то скоро рассветет.

И мы занялись. Дог, как и обещал, лапой и носом открывал клетки. А мы с Тео подошли к лачугам и остановились в темноте перед ними.

– Когда поднимется лай, они наверняка выглянут посмотреть, в чем дело, – еле слышно проурчал мой напарник.

Напряженно застыв, мы подождали еще немного. Где-то в отдалении залаяла собака. За ней – другая, и вскоре вся Каньяда огласилась многоголосым хором. Десяток или больше черных теней заметались во все стороны с оглушительным ликующим лаем. Невольники праздновали освобождение.