Читать книгу "Кривое зеркало - Джиа Толентино"

Я пришла к мысли, что нельзя писать о сексуальном насилии как о некоей аномалии. Изнасилование – не исключение. И не аномалия. И невозможно превратить это в приятную историю.

Работая над этой статьей, я нашла в Интернете свадебные фотографии Джеки. Я пролистывала снимки и представляла дом, где она живет под новой фамилией – светлую кухню с красными эмалевыми яблоками на держателе для бумажных полотенец, табличку над входом с надписью «Благодарность превращает то, что мы имеем, в достаточное». Я чувствовала, как меня охватывает страшное презрение. В тот же день я читала ее запись в Энциклопедии Драматика, этом тролле Википедии. «Означает ли это, что лживая шлюха Джеки… должна нам бесплатный групповой секс? – было написано там. – А Сабрина Рубин Эрдели? ОНА не заслуживает группового секса? Нет?» Мне стало противно – и от языка, и от шокирующего осознания: я обижена на них обеих. Мне казалось, что Джеки и Эрдели неосознанно приговорили меня писать статьи о сексуальном насилии – словно эта тема стала настолько личной, что отпечаталась во мне, словно я всегда испытывала иррациональное стремление исправить или искупить ошибки этих посторонних женщин.

Но я знаю, как в этом конкретном случае можно легко перенаправить гнев. Я знаю, что на самом деле обижена на само сексуальное насилие. Меня оскорбляют парни, которые ни на минуту не задумываются, что ведут себя недопустимо. Меня оскорбляют мужчины, в которых они превращаются, их власть, основанная на подчинении, и их отказ анализировать собственные поступки. Я ненавижу грязную реку, в которой стою, а не журналистку и студентку. Я понимаю, что у всех нас общее дело. В статье в n+1 Шамбелан пишет:

Это история о рассказанной Джеки истории: она сделала это от ярости. Она не понимала, что ее охватила ярость, но это было так. Что-то случилось, и она хотела рассказать другим людям, чтобы они поняли, что произошло и что она чувствует. Но когда она попыталась рассказать – может быть, кому-то еще, может быть, себе самой, – история не возымела действия. Она не прозвучала так, как это произошло в жизни. Она стала заурядной, обычной, достойной забвения, как миллион историй других женщин. Но для нее все было не так.

В конце своей статьи Шамбелан размышляет о том, что пыталась донести Джеки. «Это невозможно сказать спокойно, – пишет она. – Это должно быть сказано драматично. Примерно так: посмотрите на это. Не отворачивайтесь, черт вас побери… Вы должны знать, что мы сочли достойным жертвоприношения, какую цену мы согласились заплатить за этот союз мужчин. И на этот раз вы запомните!»

Думая о Джеки сейчас, я вспоминаю год, когда оказалась на колоссальном расстоянии от этой возбужденной атмосферы – не в Университете Вирджинии, а в Кыргызстане, загадочной, прекрасной и абсурдной стране, бывшей советской республике. После окончания университета я вступила в Корпус мира и отправилась туда. Это было в марте. Через неделю после нашего приезда произошел государственный переворот, восемьдесят восемь человек погибли и почти пятьсот были ранены. Летом начался геноцид узбекского населения страны: были убиты две тысячи человек, а сто тысяч лишились крова и стали беженцами. Меня дважды эвакуировали на не существующую ныне американскую военную базу возле киргизской столицы. Оттуда американские самолеты вылетали в Афганистан. В третий раз нас эвакуировали к границе с Казахстаном. Между этими неспокойными моментами я жила в деревне, протянувшейся на добрую милю у заснеженных гор. Там я преподавала английский старшеклассникам и тихо сходила с ума.

Кыргызстан по всем официальным меркам намного опередил США в вопросе гендерного равенства. После революции 2010 года президентом стала женщина. Женщины-политики приняли ряд прогрессивных законов в парламенте. Конституция страны, в отличие от нашей, гарантирует равные права. Но повседневная жизнь в стране идет по поразительно суровым мужским правилам. Я тщательно следила, чтобы у меня были прикрыты колени и плечи. Вскоре после приезда девушка из семьи, где я жила, велела мне остерегаться мужчин в общественном транспорте. В Кыргызстане существует старинная традиция «похищения невесты». Мужчины похищают женщин, а затем удерживают их у себя, пока те не согласятся выйти замуж. Сегодня эта традиция стала совсем архаичной, но не исчезла. Домашнее насилие встречается повсеместно. Женщины-волонтеры постоянно подвергаются домогательствам – особенно азиатки, потому что мы чем-то напоминаем местных жительниц. Я привыкла к тому, что таксисты возили меня окольными путями и втягивали в поразительно откровенные разговоры. Впрочем, в конце концов они сдавались и привозили меня домой. Когда Эндрю приехал навестить меня, местный мужчина – в шутку, но настойчиво – спрашивал, есть ли у него пистолет и готов ли он сражаться за свою жену.

Клаустрофобия стала одолевать меня на пыльных улицах, во время долгих автобусных поездок под бескрайним инопланетным небом. Мы соблюдали строгие правила безопасности из-за недавнего обострения ситуации. Но я, конечно же, нарушала их, потому что чувствовала себя одинокой и хотела хоть чем-то заняться. Я чувствовала, что у меня есть право делать то, что я хочу. И за это меня на несколько месяцев «заперли» в моей деревне в наказание. Там я стала еще более упрямой. Все равно уходила в горы, хотя и оглядывалась через плечо, боясь увидеть идущих следом мужчин. Однажды глава семьи, в которой я жила, напился и наклонился ко мне. Я думала, что он хочет поцеловать меня в щеку, но он схватил меня и поцеловал в губы. Я вырвалась, убежала и позвонила другу, потом администратору Корпуса мира, чтобы узнать, нельзя ли мне немного пожить в столице. Учитывая мою репутацию, он решил, что я всего лишь ищу повод, чтобы повеселиться с друзьями. Я действительно надеялась попасть на вечеринку, потому что мне хотелось отвлечься от этого события. Этот инцидент меня сильно смутил. В колледже со мной случались вещи и похуже, но тот поцелуй почему-то показался мне абсолютно недопустимым. Я всегда считала, что нежелательная сексуальная агрессия – это признак унизительной слабости агрессора. Я всегда считала, что лучше тех, кто пытается к чему-то меня принудить. Но здесь мне пришлось смириться. Я была не лучше других. Я должна была – и хотела – жить по принятым здесь правилам.

Позже, когда я уехала из Кыргызстана, мне стало ясно, что у меня была депрессия. Мне был всего двадцать один год, и я изо всех сил старалась помочь другим людям. Но в том, что касается доступности, я не знала, как быть – все казалось бессмысленным, не служащим высокой цели и являющимся проявлением нарциссизма. Как это ни чудовищно, но я чувствовала, что между моим положением и ситуацией в целом нет границы. Нет границы между моими мелкими несправедливостями и несправедливостями, с которыми сталкиваются все другие. Я была очень наивна, а насилие окружало меня повсюду. Через мою деревню ночью проезжал автобус. Он сбил человека и поехал дальше. Пьяный мужчина швырнул ребенка о стену. Я впервые в полной мере поняла, что оказалась в социальной системе несправедливой, жестокой и карательной, где женщины страдают от мужского доминирования, мужчины страдают из-за того, что должны доминировать, власть несправедливо распределена так давно, что я ничего не могу с этим сделать.

Я чувствовала, что меня охватывает паранойя. Уже не понимала, что происходит, преувеличиваю ли я каждый раз опасность или недооцениваю ее, действительно ли парни на рынке лапали меня, когда я проходила мимо, или это мне показалось. Я не понимала, двадцать ли минут умоляла водителя отвезти меня домой или несколько секунд. За пятнадцать секунд, которые прошли между поцелуем главы семьи, где я жила, и звонком другу, я успела усомниться, действительно ли это было и не дала ли я невольно повод так себя вести. Когда администратор отказал мне, я пришла в ярость, но скрыла свой гнев, потому что понимала, что нахожусь в подчиненном положении. Я могла прервать службу в любой момент по своему желанию. Мне, в отличие от местных женщин, это было невероятно легко. Но даже само предположение, что я злюсь на пустом месте, заставило усомниться в собственных чувствах. Вдруг я действительно делаю из мухи слона? Я начала желать, чтобы со мной что-то произошло, чтобы я убедилась, что не сошла с ума и не терзаюсь галлюцинациями. Кипя от обиды, я смотрела на мужчин, которые слишком пристально смотрели на меня. Мне уже хотелось, чтобы они дали повод сделать новую запись в тайном дневнике происшествий, чтобы они показали, каково женщинам жить в атмосфере постоянного насилия, чтобы они помогли понять, что я это все не придумала. Если бы я только знала (и в Корпусе мира, и в колледже), что история не должна быть чистой и приносить удовлетворение. Истории никогда не бывают чистыми и приятными. И когда я это поняла, то смогла понять истину.