Читать книгу "Игра в жизнь - Сергей Юрский"

Больше всего мне нравятся униформисты, подметающие манеж. Молодые мальчики в красных костюмах с веревочками, которые называются аксельбантами.

Пожалуй, лучше всего в жизни быть униформистом.

От фанерных коней до бронзовых

Два вздыбленных коня из фанеры – эмблема цирка. Мимо цирка идет трамвай № 5. Идет через мост по улице Белинского и дальше три остановки до квартиры моей бабушки Елены Васильевны. Там всегда вкусный обед на красивой посуде.

Но если на трамвае не ехать, а тут же близко свернуть с Белинского налево, то начинается Моховая улица. Здесь ТЮЗ – детский театр. Хороший театр… но какой-то ненастоящий. И я знаю, чего в нем не хватает. Занавеса! Без занавеса нет театра. Сцена без занавеса – это эстрада. Еще в детстве я это понял, и так до сих пор осталось. А напротив ТЮЗа предмет вожделений моей юности – Театральный институт имени А. Н. Островского. Сюда рвался, сюда толкался год за годом, не попадал и наконец был допущен под священные своды. Четыре года в мастерской Леонида Федоровича Макарьева. Но Моховая – это мои пятидесятые. А если вернуться к цирку (тут ходу-то всего минут пять) и пойти дальше по течению Фонтанки к Невскому – это еще тридцатые годы.

Эта часть набережной вечно была в ремонте. Не то что машине проехать, пройти и то затруднительно. Тут в первой половине дня наилучшее место для малолеток – играют в прятки и в войну. Ближе к вечеру это пространство занимают молодые хулиганы.

На разбитую набережную по-домашнему, без прикрас дома́ глядят черными лестницами и арками проходных дворов. Позднее, лет через сорок, когда треснет социализм, здесь обнаружатся роскошные фасады и даже настоящий дворец – нынешнее вместилище Дома дружбы с иностранными народами. Но тогда не замечалось – лежали каменные блоки для набережной, бетонные обручи канализационных труб, штабеля решеток, рытвины, лужи. В общем, отличное местечко для игры в войну.

Война уже шла. Финская. Представьте себе, сохранилась фотография. Пять детей четырех лет каждый. Стоят строем. На нас пилотки или военного образца фуражки. На нас ремни и какие-то подсумки. Это уже не игра. Мы на задании.

По вечерам все жители обязаны плотно зашторить окна. Ждут налетов вражеской авиации. Шпионы нарочно оставляют свет в окнах, чтобы вражеские летчики увидели – вот он, город! Шпионы мигают с крыш карманными фонариками. Летчики видят мигание и бросают бомбу прямо на голову этим хитрым шпионам. Они хотят пожаров, они хотят поджечь наши дома.

Вечер. Мы выходим на улицу. Мы задираем головы и внимательно смотрим – где еще горит свет? Должно быть темно. Совсем темно! Нам не приходит в голову, что уличные фонари-то горят! Иначе мы вообще не нашли бы, где что – где двор, где улица. Ну что с нас возьмешь – нам по четыре года. Нам приказали, нам доверили, вот мы и… Нам сообщили страшный пароль: «нарушение светомаскировки». И вот мы стоим, задрав головы, и смотрим на дома. Вот он, свет! ВРАГ!

Надо определить лестницу, этаж, номер квартиры. Надо бежать бегом и звонить и стучать. Дверь открывает шпион и говорит: «Вам чего, дети?» Нас смущает, что он говорит по-русски. Но мы догадываемся, что это он притворяется, чтобы мы не догадались. Но мы-то догадываемся! Мы говорим страшный пароль: «У вас нарушение светомаскировки».

«Ой, сейчас зашторю», – говорит шпион. А мы уже бежим вниз по темной лестнице и опять на улицу – где горят фонари. Шпионов много. Но мы неутомимы. И (честно говоря) в душе… нам хочется, чтобы их было еще больше. Да-а… тогда уже тайно желалось постоять «у бездны на краю». Хотелось, чтобы что-нибудь случилось. Хотелось увидеть страшное, пройти через него и… стать героем.

Итак, этот кусок Фонтанки – черные ходы. А парадные – на параллельной улице, Толмачёва. По старинке ее иногда называют Караванной, но для нас она Толмачёва. Толмачёв был мальчиком двадцати с чем-то лет и погиб в Гражданскую войну. Он совершил подвиг, стал героем, и вот в его честь назвали улицу. А сейчас я думаю – может быть, он, как мы, дурачки, ходил с каким-нибудь устрашающим паролем, мечтал найти шпиона и… нарвался однажды то ли на психа, то ли на человека с ружьем… Нет, нет… не насмешничаю. Земля пухом всем погибшим… всем несмышленым… Это я так… скепсис преклонного возраста.

Но улица Толмачёва (Караванная) – это знаменитая улица. Длиной она меньше километра, а перечислю, что на ней есть, – не поверите!

Зимний стадион, Дом кино, детский кинотеатр «Родина», чуть правее Дом радио – отсюда все передачи, постамент памятника Гоголю (в 48-м году ставили – я присутствовал, – но самого памятника до сих пор нет), выход из кинотеатра «Аврора» – каждые полтора часа круглый год каждый день оттуда вываливается толпа прямо напротив наших окон. И наконец, знаменитая булочная на углу Невского с потрясающим (во все времена) кондитерским отделом. Напомню еще, что одним концом улица упирается в цирк, а другим – в Аничков дворец (городской Дворец пионеров). Чего еще надо?

Тут мы и живем – Толмачёва, дом 26, квартира 8. К нам два звонка. К Каплунам – один. К Залесским – три. К Лиде – четыре. К Праховым, Гурьеву и Никитину – вход с черной лестницы, там звонок общий, или стучать. Квартира проходная. Телефон коммунальный, А 5 26 39.

Думаете, сочиняю? Привираю подробности? Нет! Много было квартир в моей жизни, много было номеров телефонов – перезабыл. А этот – А 5 26 39 – помню. И вот еще: прошло пятьдесят лет, и в 99-м году в городе Нью-Йорке на концерте в Карнеги-холл получаю записку: «Сережа! Это я, Лина Каплун с Толмачёва, к нам был один звонок. Я тебя подожду у выхода после конца. Хочу тебя повидать».

К Каплунам был один звонок, но комнат у них было две – на четырех человек. Они считались богатыми. У всех остальных было по одной комнате. У нас на троих 26 метров квадратных, два больших окна и высокие потолки – очень даже прилично. Правда, круглая зеленая печка, дрова возле нее и мамин рояль съедали половину комнаты, но ничего, жить можно.

И жили. С 38-го по 70-й год. С перерывом на войну.

Думаете, я хочу вас поразить бедностью или, скажем, скромностью жилья? Ни в коем случае. Обделенными мы себя не чувствовали. А район! Район-то чего стоит! Невский от нашей парадной – пятьдесят четыре шага. За углом знаменитая Книжная лавка писателей, далее лучшая в городе аптека – это уже угол Фонтанки. И… вот они… БРОНЗОВЫЕ КОНИ НА АНИЧКОВОМ МОСТУ, укрощенные молодым, божественно прекрасным мужчиной. Ах, какая все-таки красота – эти четыре большие, такие натуральные композиции. Как все соразмерно! Как гладко и точно! Как славно! И эта гордая подпись по краешку постамента: «Лепил и отливал баронъ Петр Клодтъ».

Кони при мне, или я при конях… но, когда вижу их наяву, или в кино… или на картинке, думаю – мой город.

От Аничкова до Чернышёва

От аптеки пересечь Невский, и вот мы вышли к углу Аничкова (Аничковского) дворца. Вообще-то Аничков – это целый комплекс дворцовых зданий. Но для меня роднее именно это – более низкое, с главными воротами на Фонтанку. Здесь были кружки по интересам Ленинградского дворца пионеров. В 48-м году я поступил в кружок художественного слова Бориса Федоровича Музалёва. Честно говоря, хотелось мне в театральный, но он в то время закрылся. Хотелось (очень хотелось!) играть на сцене, но, что поделаешь, пришлось, заложив руки за спину и задрав подбородок, читать довольно нудные, не увлекающие меня стихи. Пришлось, прежде чем самому прочесть, выслушивать двадцать моих сотоварищей с не менее нудными стихами и на этом учиться главной доблести моей страны – терпению.