Читать книгу "4321 - Пол Остер"

Фергусону, которого звали не Фергусоном, занимательно было воображать, что родился он действительно Фергусоном или Рокфеллером, кем-то с другой фамилией, а не Х, которую ему дали, когда вытащили из утробы матери 3 марта 1947 года. На самом-то деле отцу его отца не давали другой фамилии, когда он 1 января 1900 года приехал на остров Эллис, – но если б дали?

Из этого вопроса и родилась следующая книга Фергусона.

Не один человек с тремя фамилиями, сказал он себе в тот день, которому выпало быть 1 января 1970 года, семидесятой годовщиной прибытия его деда в Америку (если верить семейной легенде), того самого человека, кто не стал ни Фергусоном, ни Рокфеллером, и его в 1923 году застрелили на чикагском складе кожаных изделий, но ради самой истории Фергусон начнет с деда и анекдота, а как только анекдот в первом абзаце расскажут, дед его перестанет быть молодым человеком с тремя возможными фамилиями, а останется с одной, не Х и не Рокфеллер, а Фергусон, и потом, уже рассказав историю о том, как познакомились его родители, как они поженились, как родился он сам (все это на основе анекдотических случаев, которые он услышал от матери за все эти годы), Фергусон поставил это допущение на голову, и вместо того, чтобы развивать замысел об одном человеке с тремя разными фамилиями, он измыслит три других варианта самого себя и расскажет их истории вместе со свой собственной (более или менее своей собственной историей, поскольку он тогда тоже станет вымышленным вариантом самого себя), и напишет книгу о четырех идентичных, но разных людях с одной и той же фамилией – Фергусон.

Имя родилось из шуточки про имена. Соль анекдота о евреях из Польши и России, которые садились на корабли и приплывали в Америку. Несомненно, еврейский анекдот об Америке – и о той громадной статуе, что стояла в гавани Нью-Йорка.

Мать изгоев.

Отец раздора.

Даритель незаконнорожденных имен.

Он по-прежнему путешествовал по тем двум дорогам, которые вообразил четырнадцатилетним мальчиком, по-прежнему шел по трем дорогам с Ласло Флютом, и все это время, с начала сознательной жизни, его не покидало неотступное чувство, что по развилкам и параллелям путей выбранных и невыбранных сплошь странствуют одни и те же люди в одно и то же время, люди видимые и люди-тени, а мир, какой он есть, никогда не мог бы стать чем-то более, чем долей мира, поскольку реальное также состоит из того, что могло бы случиться, но не случилось, что одна дорога ничем не лучше и не хуже какой-нибудь другой дороги, но мука жить в одном-единственном теле состоит в том, что в любой данный миг ты вынужден стоять лишь на одной дороге, хоть мог бы оказаться и на другой и двигаться в совершенно иное место.

Тождественные, но различные, а значит – четыре мальчика с одними и теми же родителями, одинаковыми телами и одним и тем же генетическим материалом, но каждый живет в другом доме в другом городке со своим собственным набором обстоятельств. Закрученные туда и сюда этими обстоятельствами, мальчики начнут расходиться по мере продвижения повествования в книге, ползать, или ходить, или скакать, пока идет их детство, отрочество и ранняя юность, как все более и более отличные друг от друга персонажи, каждый – по своей собственной отдельной тропе, и все же все они – один и тот же человек, три воображаемых варианта себя, а потом сам он вбросится Номером Четыре для ровного счета, автор книги, только подробности книги на том рубеже были еще ему самому неведомы, он поймет, что́ пытается сделать, только после того, как примется за дело, но самое главное – любить тех других мальчишек так, будто они реальны, любить их так же сильно, как он любил самого себя, так, как любил он того мальчика, который упал замертво у него на глазах жарким летним днем в 1961 году, и теперь, когда умер и его отец, эта книга, которую ему нужно было написать, – ради них.

Бога нигде нет, сказал он себе, а жизнь – она везде, и смерть повсюду, и живые и мертвые соединены.

Только одно было определенным. Один за другим воображаемые Фергусоны будут умирать, как умер Арти Федерман, но только после того, как он научится их любить так, как если б они были настоящими, только после того, как мысль о том, чтобы видеть, как они умирают, станет для него невыносима, – и вот тогда он снова останется наедине с самим собой, последний уцелевший.

Отсюда и название книги: «4 3 2 1».

Так заканчивается книга – Фергусоном, который уезжает книгу писать. Третьего февраля, нагрузившись двумя тяжелыми чемоданами и рюкзаком, он покинул Нью-Йорк и автобусом отправился в Монреаль, где провел одну неделю с Лютером Бондом, а затем сел в самолет и направился через океан в Париж. Следующие пять с половиной лет он жил в двухкомнатной квартире на рю Декарт в пятом округе, непрестанно трудился над романом о четырех Фергусонах, который вырос в гораздо более объемистую книгу, чем он себе воображал, и когда 25 августа 1975 года он дописал в ней последнее слово, рукопись насчитывала одну тысячу сто тридцать три страницы, отпечатанных через два интервала.

Самыми трудными эпизодами для него стали те, где он вынужден был описывать смерти своих любимых мальчиков. До чего же трудно оказалось измыслить бурю, что прикончила тринадцатилетнего подростка с сияющей физиономией, и как же мучился он, когда записывал подробности дорожной аварии, оборвавшей жизнь двадцатилетнего Фергусона-3, и после тех двух неизбежных, но ужасных уничтожений ничто не причинило ему больше боли, чем необходимость рассказать о смерти Фергусона-1 ночью 8 сентября 1971 года, сочинение этого эпизода он откладывал до последних страниц книги, рассказ о пожаре, охватившем дом в Рочестере, штат Нью-Йорк, когда сосед Фергусона-1 снизу Чарли Винсент заснул, куря в постели очередной «Пэлл-Мэлл», поджег себя вместе с простынями и одеялами, укрывавшими его, и когда пламя заметалось по комнате, языки его через некоторое время поднялись и коснулись потолка, а поскольку дерево в том старом доме было сухим и трухлявым, огонь прорвался через потолок и поджег пол спальни наверху, и до того быстро полыхание приблизилось к спавшему двадцатичетырехлетнему журналисту, переводчику и возлюбленному Галли Дойль, что вся комната запылала, не успел он соскочить с кровати и выползти наружу через окно.

Фергусон сделал паузу. Встал от письменного стола, вытащил из кармана рубашки сигарету и походил взад и вперед из комнаты в комнату маленькой квартиры, а как только почувствовал, что ум его достаточно прояснился, чтобы начать снова, вернулся к столу, сел на стул и написал последний абзац книги:

Если б Фергусон-1 пережил ту ночь, его бы наутро разбудили, и он бы поехал с Джанелли в Аттику и следующие пять дней писал бы статьи о восстании в тюрьме, о массовом захвате ее тысячей с лишним людей, которые закрыли все заведение, забастовщики взяли в заложники тридцать девять охранников, чтобы выставить свои требования реформ. Почти не было сомнений, что Фергусона-1 солидарность заключенных весьма бы обнадежила. Почти все в расово разделенной тюрьме встали как один и поддержали требования, и впервые, насколько кто угодно мог припомнить, черные заключенные, белые заключенные и заключенные-латиноамериканцы оказались разом на одной стороне. Другая сторона немного уступила, но недостаточно для того, чтобы появилась хоть какая-то надежда. Они отвергли требование амнистии, отвергли требование сменить суперинтенданта тюрьмы и отвергли якобы невозможное требование предоставить бунтовщикам безопасный выезд из страны даже после того, как алжирское правительство пообещало их всех принять. Четыре дня буксовавших, безуспешных переговоров между заключенными и уполномоченным Управления исправительных служб Расселом Освальдом, и четыре дня подряд губернатор Рокфеллер отказывался приезжать в тюрьму, чтобы помочь двум сторонам достигнуть соглашения. Затем, тринадцатого сентября – озадачивающее распоряжение Рокфеллера брать тюрьму силой. В 9.46 утра батальон офицеров исправительной службы и национальные гвардейцы штата Нью-Йорк, разместившиеся на гребне наружной стены тюрьмы, открыли огонь по людям внизу во дворе, убили десять заложников и двадцать девять заключенных, среди них – Сэма Мельвиля, которого выследили и казнили в упор всего через несколько минут после того, как шквал оружейного огня прекратился. Помимо тех тридцати девяти смертей, трое заложников и восемьдесят пять заключенных были ранены. Весь двор залило кровью.