Читать книгу "Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский"

А вот Анне Ивановне как раз нравилось, что её шуты швыряются какашками и кто–то убегает, испытывает отвращение и так далее. Анекдот Бирона она рисковала не понять, и не только из–за плохого знания немецкого. А вот при бросании какашками царица, императрица и самодержица смеялась буквально до икоты!

К тому же Анне Ивановне нравилось убивать. Говорят, что она любила охоту… Ничего подобного! Всё–таки охота — это такой спорт, и порой достаточно тяжелый. Алексей Михайлович скакал с кречетом на рукавице по двадцать верст, чтобы поймать с этим кречетом цаплю или зайца. Пётр II мог провести весь хмурый осенний день в скачке за борзыми, а потом соскочить с лошади, самому схватить волка за уши, связывать его сыромятным ремнем, возиться возле страшных челюстей, балансируя на грани серьезного ранения.

Тут был спорт, преодоление и испытание себя, физические усилия, свежий воздух, движение, когда лицо горит, энергия бьет ключом, и ничто не омрачает удовольствия. В такой охоте акт убийства занимает очень скромное место, а часто зверя пытаются взять живым, и именно это считается самым интересным и самым спортивным.

«Охота» Анны Ивановны не имела ничего общего с занятиями Алексея Михайловича, Петра Алексеевича и прочих её родственников и предков. Анну Ивановну привлекали не поиски дичи, не преследование, не движение. Ей нравилось стрелять, и непременно по живой мишени. Для её «охот» сгоняли животных в вольеры, гнали мимо царицы, и она палила по ним, меняя ружья, прямо из окон дворца или с террасы. Все развлечение и состояло в том, чтобы убить, чтобы живое сделалось неживым. За летний сезон 1739 года Анна собственноручно убила 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабанов, 1 волка, 374 зайцев, 608 уток, 16 чаек. Это она так развлекалась.

Так же точно Бирон мало интересовался тем, что о нём говорят. Во всяком случае, частная жизнь людей волновала его мало; а их мнение о его особе — еще меньше.

А.И. Ушаков регулярно докладывал императрице обо всём, что узнавала его Тайная канцелярия, и в том числе — что и кто говорил об императрице. Такого рода информация всегда вызывала у неё самый жгучий интерес.

Но попытки Ушакова «информировать» и Бирона оказались безрезультатны — ему просто было неинтересно. И право же, это признак здоровой натуры. Куда более здоровой, чем у закомплексованной, до конца жизни не уверенной в себе Анны.

Так что вот насчет отрицательного влияния Бирона на императрицу — позволю себе сомневаться. Вот что отношения были прекрасные — да, несомненно; Эрнст Бирон и Анна Романова составили бы превосходную супружескую пару, любящую и согласную. И вовсе это согласие не было купленным и не основывалось только на дарах императрицы любовнику. Да, Эрнст Бирон, не успев въехать в Россию, тут же стал действительным тайным советником, генерал–аншефом, кавалером высшего в Российской империи ордена Святого Андрея Первозванного, главой личного Кабинета императрицы, а в 1737 году и герцогом Курляндии.

Но всё это началось только в 1730 году. До этого то ли три года, то ли 12 лет Бирон очень сильно помогал несчастной герцогине Курляндской, в числе прочего, помогал и деньгами, и советами, и своим влиянием на остзейских баронов. Бирон–то был для них «свой», его они готовы были если не слушаться, то уж хотя бы слышать. То есть, попросту говоря, Бирон несколько лет по–мужски опекал Анну, герцогиню Курляндскую, унизительно зависящую от подачек из Петербурга. И, конечно же, он не знал, что его любовница, бедная герцогинька, обернется сказочно богатой императрицей Российской империи и осыпет его россыпями золота. Отношение Бирона к Анне проверено и временем, и полным бескорыстием первых лет общения… бескорыстием с его собственной стороны, не со стороны Анны.

«Никогда на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрицы с герцогом Курляндским. Оба они почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатывалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога, и через него одного императрица на оные решалась».

В этом, собственно, и состояла «бироновщина» — сама Анна заниматься государственными делами и не любила, и не умела. Она охотно отстранилась от принятия решений и фактически передоверила управление страной Бирону. Ну и создала некоторые формальные учреждения, в первую очередь Кабинет, которым руководили три министра — первоначально это были Головкин, Черкасов и Остерман. Подписи этих трех министров официально приравнивались к царской, и получается — этим трем было достаточно договориться, чтобы стать своего рода коллективным царём.

Впрочем, Кабинет организовали в ноябре 1731 года, а ещё в марте Анна Ивановна восстановила учреждение, которое при её дядюшке называлось Преображенским приказом. Теперь это заведение получило название Канцелярии тайных розыскных дел. А во главе её встал старый, заслуженный палач еще тех, петровских, времен — Андрей Иванович Ушаков.

Бироновщина в огромной степени держалась, кроме личного влияния Бирона, на Кабинете, члены которого менялись, и на Тайной канцелярии, глава которой оставался неизменным, несменяемым и благополучно дожил до конца режима.

Считается, что для режима бироновщины наиболее важная черта — засилье иностранцев, главным образом, немцев, во всех областях государственной и общественной жизни.

Если явление рассматривать подробнее, приходится сразу добавить еще и хищническую эксплуатацию народа; разграбление природных богатств страны; жестокие преследования недовольных, доносы, шпионаж.

Уже в 1731—1732 годах государственная казна истощилась от бесхозяйственного управления страной, беспримерной роскоши двора, хищений фаворитов. Приходилось изыскивать новые средства, а как? Принялись выколачивать недоимки из крестьян и посадского населения, старались выжимать все, что возможно.

Другим источником пополнения казны стали продажи монополий и невосстановимых ресурсов, например минеральных.

Третьим — богатства репрессированных — ведь они отходили в казну.

Двор при Анне обходился впятеро или вшестеро дороже, чем при Петре,

«при неслыханной роскоши двора в казне нет ни гроша, и потому никому ничего не платят»,

по словам французского посла. «Никому» — это в смысле армии и флоту, чиновникам и поставщикам двора, но сам–то двор существовал очень хорошо, даже роскошно посреди нищающей страны.

Двор поражал в одно время и роскошью, и дикостью; про «мотовскую роскошь» и безвкусицу двора с изумлением писали иностранцы. В одном Анна Ивановна очень походила на дядюшку Петра: она тоже органически была не способна остаться наедине сама с собой. Грубые, пошлые увеселения, беспрестанная трескотня шутих, гомон приживалок, фрейлин и «ближних дворянок» был ей необходим, как воздух. Ей необходимы были какие–то чисто физические действия.