Читать книгу "Год без покупок - Кейт Фландерс"

По дороге домой к родителям я ехала через Малахат по крутой части трассы № 1, которая изгибается вокруг горы, отделяющей Викторию от остального острова Ванкувер, – и вот тогда я начала задыхаться. Пот потек по задней стороне моей шеи, мне страшно хотелось остановиться и сорвать с себя футболку. Но я не могла. На этой трассе всего по одной полосе движения в каждую сторону и нет парковочных карманов. Мое сердце заколотилось, и пальцы на руле ослабли. Просто дыши, Кэтлин. Глубокий вдох, глубокий выдох. Ты почти на месте. Я повторяла себе это снова и снова следующие четыре с половиной мили. Глубокий вдох, глубокий выдох. Ты почти на месте. Ты почти на месте. Ты почти на месте. Как только я смогла съехать с трассы, я остановилась, выскочила из машины и свернулась клубком на обочине. Ощущение холода, поднимающегося от асфальта, помогло мне восстановить дыхание. Потом я достала телефон и позвонила Клэр в Денвер. «Мои родители разводятся, – прошептала я. – У меня паническая атака».

Это была не первая паническая атака в моей жизни и не первый случай, когда я позвонила Клэр во время приступа. Первые две случились в 2004 году, одна на второй день на новой работе и другая утром третьего дня. Я восприняла это как знак, что работа мне не подходит, и больше на нее не возвращалась. Третья произошла в 2013 году, когда я ехала на поезде из центра Сент-Луиса в аэропорт. Готовясь к поездке, я работала с утра до ночи, иногда засиживаясь перед компьютером по 15 часов в день. После того как я взяла пару дней отгулов, чтобы провести время с подругами на конференции блогеров, я с ужасом думала о возвращении к такому режиму. В поезде я снова почувствовала знакомые и жуткие симптомы. Я задыхалась, пот градом катился по шее, сердце выпрыгивало из груди. Просто дыши, Кэтлин. Глубокий вдох, глубокий выдох. Ты уже почти на месте. Когда мы приехали в аэропорт, я выбралась на платформу, уронила мои сумки и позвонила Клэр. Эту атаку я расшифровала как знак, что мне надо работать меньше и ввести более здоровый режим дня.

Я не знаю, почему я позвонила Клэр в первый раз. Мы никогда раньше не говорили по телефону, только обменивались электронными письмами и сообщениями. Но что-то подсказывало мне, что она человек, который мне нужен. Оба раза, когда я ей звонила, она давала мне один и тот же совет: опусти голову между колен и дыши. Глубокий вдох, глубокий выдох. Она повторяла эту мантру, пока я не восстанавливала дыхание, и тогда я заливалась слезами, и она начинала повторять ее снова.

И в этот раз я тоже наконец успокоилась, а затем открыла глаза и осмотрелась. Я лежала на узком тротуаре второстепенной улицы, передо мной стояла машина, а слева от меня тянулся ряд недавно построенных домов. Я знала, почему я позвонила Клэр на этот раз. Она не просто была моей Трезвой Салли – у нее недавно развелись родители. Женская солидарность. Я лежала в темноте и смотрела на фонарь, возвышающийся надо мной, пока Клэр задавала мне вопросы, на которые у меня не было ответа, и я понимала, что это только начало пути. Моя паническая атака означала, что я не готова к тому, что надвигалось.

В следующие несколько дней мои родители пытались делать вид, что все будет хорошо. Они сидели вместе за столом по утрам, а по вечерам мы вместе ужинали. Я не знаю, кто старался сильнее – мы или они, – но все это выглядело так, будто мы водим хоровод вокруг слона. Сначала мы говорили об учебе Алли, потом о школе Бена, но: «О нет, Бена здесь нет, и он еще не знает о разводе. Мы не можем говорить о Бене. Если мы заговорим о Бене, нам придется говорить о разводе и узнать, когда они собираются ему сказать. Шаг назад, быстро». И тогда кто-нибудь менял тему.

Время шло. Подруги спрашивали, как у меня дела, и я отвечала: «Ну, мы успешно избегаем разговоров, и это уже неплохо». Поужинали в одной комнате вместе – победа. Обсудили новости – победа. Настоящие новости касались нашей семьи, но их мы не обсуждали. Конечно, эти так называемые победы были ужасны. В нашей семье никто не любил секретов. Мы говорили обо всем и рассказывали друг другу всё. Я хотела задавать вопросы и требовать ответов, я хотела знать, есть ли надежда на то, что все это большая ошибка. Однако я просыпалась каждое утро, одевалась и присоединялась к хороводу вокруг слона. По какой-то причине нам казалось проще притворяться, что наша семья сохранится целой чуть-чуть дольше.

Я не могла вынести пребывание в Виктории больше нескольких дней. Мне было больно оставлять Алли, и я пообещала, что вернусь, как только почувствую себя готовой. Теперь я хотела побыть одна. Когда я приехала в Порт-Муди, я постаралась отвлечься, погрузившись в работу. Каждое утро я рано вставала, варила кофе и сразу проверяла почтовый ящик. В моих письмах я обещала наметить новые проекты, найти еще внештатных авторов, заранее распланировать материалы для блога. Но к полудню я уже неподвижно сидела в кресле, глядя сквозь экран компьютера в никуда. Туман, который поплыл перед моими глазами в тот день, когда я нашла злосчастный листок, как будто последовал за мной в Порт-Муди, и я потеряла способность смотреть вперед. К двум часам я обычно относила ноутбук на диван, убеждая себя, что смогу работать, если сяду поудобнее. К четырем часам я отключалась, радуясь, если сделала хоть что-то. И тогда я съедала ужин и забиралась в кровать.

Кровать, по идее, была моим убежищем. После того как много лет назад мы порвали с Крисом, я купила все необходимое, чтобы сделать кровать именно таким местом – убежищем, где всегда можно спрятаться. А осенью я наконец заменила матрас, которому было 13 лет, потратив часть сэкономленных за время эксперимента денег.

Мы с Эммой называли кровати, застеленные свежим бельем, зефирками, а «забраться в постель» обозначалось словом «зазефириться». Это слово я начала отправлять ей в текстовых сообщениях каждый день вскоре после ужина. К семи часам я мыла посуду и «зефирилась». Иногда я смотрела на книги на прикроватной тумбочке и раздумывала, не почитать ли мне лежа, но всякий раз решала, что это слишком тяжело. Даже выбрать книгу и держать ее перед собой казалось непосильной задачей. Так что я ничего не делала и просто лежала, прижав колени к груди.

Сначала Эмма говорила мне, что она завидует тому, сколько времени я провожу в постели. Я объявляла об этом как о каком-то достижении: «Все на сегодня. Время зефира!» Но хотя между нами были паромная переправа и 75 миль расстояния, Эмма поняла, что я прячусь, раньше, чем я сама. Я начала уходить спать чуть раньше каждый день. Мой кабинет и гостиная казались чересчур просторными. Я не хотела оставаться в открытом пространстве. Я хотела спрятаться – от моей жизни, от моей семьи, от правды. Я не хотела видеть реальность, так что я пряталась в постели, где могла свернуться калачиком и притворяться, будто все в порядке. Вскоре семь вечера превратились в шесть вечера, а шесть вечера в пять. Эмму беспокоило мое поведение. Наконец, я начала ужинать в постели и выходить из комнаты, только чтобы помыть посуду. Вскоре я перестала делать и это и позволила посуде накапливаться поверх стопки книг на моей прикроватной тумбочке. Тот день, когда мне стало некуда поставить кофейную чашку, когда я решила работать в постели, был первым днем, когда я взбесилась.