Читать книгу "Чтобы сказать ему - Марта Кетро"

– Отлично смотритесь, детки! Развлекайся, Марина, а мне тут надо кое с кем переговорить.

Она отвернулась и небрежно подхватила под руку какого-то мужчину, который слегка отшатнулся от её змеиного взгляда, но решил не упускать случая и тут же принялся ворковать.

Именно с того дня жизнь Ленки покатилась с горки. Пока весь мир содрогался и приходил в себя после большой волны, случившейся менее года спустя, Ленка пыталась принять свою зрелость, но так и не встретилась с нею – будто сразу перестала быть девушкой и начала превращаться в несчастную запущенную старуху. Марина успела влюбиться, переехать к Рони, благополучно пережить Потоп и погрузиться в новую реальность. А Ленка за несколько лет окончательно замкнулась. Перемены, произошедшие с ней в следующее десятилетие, были разительными. Она не просто постарела и стала социофобкой, изменились манеры, строй речи и образ мысли. Богемная девица превратилась в незатейливую бабу, зато с ремеслом в руках, с грубой, не слишком грамотной речью и нехитрыми мыслями. О прошлом она тоже говорила иначе и не то чтобы врала, но сильно упрощала: «перебивалась кое-как, обшивала людей, за машинкой глаза ломала всю жизнь, на хлеб было – и ладно». В тесном небогатом мире образ скромной труженицы ни у кого вопросов не вызывал, да и кто бы заподозрил иную историю – с модными показами и кудрявыми красавцами.

Но Доре Ленка отчего-то рассказала всё, и та сразу ей поверила. Сомневаться не приходилось, потому что в расплывчатых чертах Ленки время от времени мелькала прежняя красотка, примерно как в древнем кинозале на линялой белой простыне, приспособленной в качестве экрана, мелькают кадры чёрно-белого фильма. Никого из актёров нет в живых, плёнка вот-вот рассыплется, простыня – это только ветхая тряпка. Но рисунок теней, но проблеск красоты, но память о прошлом – завораживали и были бесценны.

– И я, – закончила Ленка уже несколько иначе, почти прежним своим голосом, – не жалею уже ни о чём, кроме тех первых лет с Мариной, пока любила её без памяти. Никогда потом, ни с кем больше… Снова бы увидеть эту девочку и бросить тогда трубку, ничего не сказав, забыть, побежать к ней, на её плач, прижать к груди, чтобы не случилось всей этой жалкой подлости со мной. Вот об этом – жалею, а прочее всё… это пустое, детка.

И она махнула ладонью небрежно, будто по-королевски отказывалась замечать дурное платье, в которое по ошибке одело её время.

Чем тяжелее быт, тем больше деликатности требуется от случайных попутчиков по отношению друг к другу. Перед сном Дора сосредоточилась на устройстве своего лежбища, давая Ленке возможность совершить вечерний туалет без свидетелей. Но тихие сдавленные ругательства привлекли её внимание. Дора обернулась и увидела, что Ленка безуспешно пытается расчесать спутанную гриву.

– Чёртовы патлы, давно хотела отрезать, всё жалела – память, знаешь ли. Они у меня медленно растут, самые кончики ещё помнят, как я красивая была.

Серые, кое как приглаженные волосы спускалась почти до талии и, несмотря на то, что Ленка яростно драла их гребешком, выглядели густыми и запущенными.

– Давай-ка я тебе помогу, – неожиданно для себя сказала Дора, а Ленка согласилась, похоже, тоже неожиданно для себя.

Распутывая седые пряди, Дора подумала, что не причёсывала другую женщину с тех пор, как в детстве они с мамой играли, заплетая друг другу косички. Но постепенно мысли вылетели из головы, она смотрела, как на волосах играют отблески костра и в седине вспыхивают золотые и рыжие искорки, медленно проводила гребешком от корней к кончикам, бережно разбирала путаницу, а если колтун оказывался слишком упрямым, выстригала маленькими ножницами. Если бы Дора умела петь, она бы запела, но ей оставалось только рассказывать:

– Когда я была маленькой, обожала распутывать всё на свете, однажды у дедушки в сарае целый ворох плёнки смотала. Были раньше, в прошлом веке ещё, такие магнитные кассеты, на них музыку записывали, и у него хранилась большая коробка, не выбрасывал почему-то. Я залезала в сарай поиграть, ну, и как-то заглянул соседский кот, дурак полосатый, маленький ещё. А я как раз из одной кассеты плёнку вытянула, и он давай охотиться. Ну и как обычно – вот он прыгает, потом не помню, а потом несколько штук размотаны, мы с Гамлетом, с котом, чуть ли не в коконе, всё в узлах и кто-то сейчас огребёт. И уж явно не котик. – Дора помолчала, вспоминая. – Меня тогда дома потеряли и нашли только к вечеру – сижу я в сарае, кассеты в руках верчу, рядом котик спит, куда делся день, не понимаю. Замедитировала и сама не заметила, как всё распутала.

Дора не стала рассказывать о том, что в те часы, когда она сантиметр за сантиметром разбирала узкую коричневую плёнку, в её пальцах звучала музыка, она могла поклясться, что слышала обрывки мелодий, грохот барабанов и хриплые вопли – дедушка в юности любил хеви-метал, и нежно хранил записи Manowar, Faith No More, Slayer и ещё не пойми кого. «Господи, почему я держу в голове весь этот нафталин?» – удивилась Дора.

А сейчас, когда она трогала жёсткие пряди, ей начало казаться, что она видит картинки – прелестную гибкую Ленку в лёгких платьях, танцующую, бегущую навстречу девочке. Ленку в объятиях мужчины, прячущую лицо в ладонях, смеющуюся. Ленку, в отчаянии рассматривающую себя в зеркале, в полумраке, кутающуюся в старую коричневую шаль. Ленку, которая с отвращением глядит на свой живот, сжимает пальцами складки жира, пытается свернуть их и «вправить», как филиппинский хилер, а потом зло и горько смеётся над собой.

Дора тряхнула головой и отогнала видения, даже если это игры её неуёмной фантазии, в них всё равно было что-то недопустимо интимное. Очнувшись, поняла, что почти закончила, и стала собирать волосы в высокую французскую косу. А Ленка вдруг перехватила её руку и прижала к губам. Дора замерла, а Ленка сказала охрипшим прерывающимся голосом:

– Знаешь, детка, старость – это когда никто не хочет прикоснуться к тебе по своей воле. Разве что заплатишь – врачу, массажисту, наёмному любовнику или парикмахеру. Старые осточертевшие друг другу мужья и жёны только для того и нужны – не стакан воды подать, а для этого: иногда обнять твоё уродливое тело с нежностью, по голове погладить. А когда нет никого, ты, считай, мёртвый. Я думала, что всё, а смотри-ка, патлы мои живы, кое-что помнят. Тебе это зачтётся, детка, обещаю, в самый последний момент, когда пёрышка на весах не хватит, мои волосы твой грех перетянут.

7

Дора сидела за столом в темноватом прокуренном зале и слушала бледного худого мужчину в пиджаке из зелёного вельвета, вытертого до блеска.

…Придорожный бар назывался, разумеется, «Последний форпост», и после него, похоже, в самом деле не было других заведений до самого океана. Она расспрашивала встречных о делах на юге, но никто не мог сказать точно, бродяги либо врали, либо честно отвечали, что не заходили так далеко. Дора с удивлением поняла, что люди, которым вроде бы нечего терять, опасались побережья. Никто толком не знал, где оно теперь проходит, во время Потопа вода поднялась и залила южные равнины, многое пострадало от землетрясений, прежних жителей там не осталось, но ходили слухи, что именно в те края стекаются отъехавшие. И не только они. Болтали, будто на пустых землях теперь происходит странное: возвращаются мёртвые, исчезают живые, встречаются призраки, неведомые звери, да и сам воздух, почва и даже небо ведут себя не так. Это было самое частое слово, которое она слышала, – «странно». Странно. Никто толком не говорил, в чём заключалась необычность, и Дора никак не могла понять, что более невероятного может случиться после всего, что уже произошло с нею и со всем миром.