Читать книгу "После Аушвица - Ева Шлосс"

12

Лагерная жизнь

Аушвиц-Биркенау представлял собой отдельный мир, и почти ничто в нем не могло сравниться с прежней жизнью. Время от времени я останавливалась и вспоминала, что не так давно я была девочкой, катающей шарики на площади Мерведеплейн, и задавалась вопросом, где сейчас Дженни Корд, Сюзанна Ледерман и Анна Франк и как складывалась их жизнь. Выпали им и их семьям такие же страдания, как и нам?

Освенцим – это мир грязи, голода, разврата и незначительных проявлений солидарности. Папа однажды предупредил меня, чтобы я никогда не садилась на сиденье унитаза из-за микробов, но теперь мне приходилось сидеть на корточках над грязной сточной канавой с тридцатью другими женщинами. Я никогда не готовилась ни к чему более сложному, чем игра в шарики, но теперь я научилась бороться за свой продовольственный паек – и, если необходимо, голодать, обменивая свой хлеб на другие вещи, в которых я нуждалась больше.

Вскоре я поняла, что цивилизованность – это тонкий налет, который легко слетает с человека, и осознала необходимость самых простых вещей в жизни, например, насколько важно иметь собственную чашку для еды и воды, чтобы всегда получить свою порцию. Когда мне выдали чашку, я привязала ее к своей рваной одежде и никогда не выпускала из виду.

Не каждый мог приспособиться. У людей, которым не удалось приноровиться к лагерной жизни, появлялся безучастный взгляд, они теряли надежду и умирали. На языке лагеря эти люди звались «мусульманами», потому что их безжизненно сгорбленная осанка делала их похожими на мусульман, склоненных в молитве. Мне же просто повезло выжить: никакая сила воли не спасла, если бы меня повели в газовую камеру. Но я поклялась никогда не вступать в ряды «мусульман». Я никогда не теряла надежды и решимости пережить нацистов и продолжать вести полноценную жизнь, которую я и все жертвы Холокоста заслуживали.

Биркенау занимал огромную площадь, более 432 акров, и изобиловал множеством разных групп людей, но я за все время лишь пару раз столкнулась с некоторыми из них. В течение четырех лет в лагере находились евреи из самых разных стран – от Норвегии до Греции, а также цыгане, политические заключенные и уголовники. Одно время внутри лагеря функционировало даже «семейное отделение» с детским садом, который в конечном итоге был «ликвидирован», а всех детей отправили в газовые камеры. Существовал даже оркестр Биркенау во главе со скрипачкой из Вены по имени Альма Роуз. Оркестр был вынужден играть во время расстрелов и развлекать охранников СС на лагерных концертах.

Альма Роуз была дочерью руководителя Венского филармонического оркестра и племянницей Густава Малера. Она была известна тем, что достигла того уровня исполнения, к которому привыкла в довоенное время. Однажды она попросила некоторых женщин-охранниц из СС замолчать, когда они болтали в середине произведения, и, с немецким уважением к «вышестоящим», они признали ее лидерство в оркестре и замолчали. Однако, как и все происходившее в Биркенау, оркестр трагично закончил свое существование, когда Альма Роуз была убита. Многие подозревали одного заключенного, который завидовал ее положению.

Тогда я не знала ни о детском саде, ни об Альме Роуз, но очень быстро поняла, что в лагере люди подразделялись на некие группы, что, в свою очередь, могло приводить к сплоченности или вражде. Главным же критерием было еврейское или нееврейское происхождение.

Со временем заключенные нееврейского происхождения стали пользоваться небольшими поблажками и льготами. Они могли получать продуктовые наборы, а в лагере Аушвиц I некоторые могли даже поплавать в примитивном бассейне (на самом деле это был резервуар, наполненный водой, с деревянной доской для прыжков) и воспользоваться услугами публичного дома. Нееврейские заключенные также имели доступ к более качественному медицинскому обслуживанию и жили в лучших санитарных условиях, а иногда могли подняться вверх по лагерной иерархии до позиции управляющего другими заключенными.

Узники-евреи не получали никаких поблажек: нацисты преследовали цель истребить их любыми возможными способами. Для евреев мир перевернулся с ног на голову, и обычные представления о жизни исказились.

Больной заключенный нееврейского происхождения мог получить краткую консультацию врача и некоторые основные лекарства; больной-еврей, получавший «медицинскую помощь» в лагере, мог быть умерщвлен смертельной дозой яда, введенной в сердце. Беременным женщинам либо делали аборты на поздних сроках, либо их детей убивали при рождении.

Конечно, были разногласия и между еврейскими заключенными. Нас держали на огороженных территориях лагеря по национальному признаку, и некоторые группы выглядели лучше других. Польские евреи, которые уже привыкли к очень суровым условиям в гетто, обычно держались дольше, чем голландские и французские евреи, жившие в гораздо более комфортных условиях.

Выживание также в какой-то степени зависело от того, на какую работу вас назначили. «Профессий» в лагере существовало много. В Биркенау были так называемые Зондеркоманды – заключенные, которые работали в газовых камерах, сортировали оставшиеся от жертв вещи, выдергивали золотые зубы и убирали трупы. Работа эта была действительно ужасная, но такие заключенные обычно получали дополнительное питание и лучшие условия жизни (хотя через несколько недель они часто сами отправлялись в газовые камеры). В отделении гестапо работали также говорившие по-немецки еврейки.

Большинство из нас получили распоряжение заниматься различными видами ручного труда, будь то работа в прачечной или в группе по производству боеприпасов, или работа на складах и сортировка бесконечно пополнявшейся груды одежды и вещей новоприбывших узников.

Сначала мы с мамой находились на карантине с другими женщинами из нашего поезда. Нас отправили в один из самых темных, мрачных бараков и держали отдельно от остальной части лагеря три недели. Ночью мы, тесно прижавшись к еще восьми женщинам, спали на средней полке трехъярусных коек, которые занимали каждую стену. Днем мы сидели на улице, в пустом дворе, под солнцем или дождем, безжалостно поливавшим наши бритые головы. Капо жила в одном конце барака, чтобы охранять нас, и готовила там свою еду. Нам выдавали одно ведро для туалета на ночь, и к утру оно наполнялось до краев. В каждом бараке размещались сотни женщин.

Рассвело в наше первое утро в Биркенау около 4.00 утра, и нас созвали на улицу для утренней поверки. Это было одним из самых ненавистных моментов дня в Биркенау. Каждое утро и вечер все женщины выстраивались в очередь перед своими бараками и стояли неподвижно, часто часы напролет, пока Капо и эсэсовцы подсчитывали и пересчитывали заключенных.

Малейшая погрешность могла продлить агонию стояния там, в нашей тонкой одежде – иногда на удушающей жаре, иногда на пробирающем до костей холоде.

Мои первые дни в Биркенау оказались главным испытанием на выживание. Мы с мамой чуть не упали в обморок, стоя на первой поверке два часа. Никто из нас ничего не ел несколько дней в поезде, и мы пропустили выдачу пайков в тот вечер, когда приехали. Как только я вернулась в барак, я съела кусочек черного хлеба толщиной в четыре дюйма, не понимая, что это была вся моя еда на весь день.