Читать книгу "Ты создана для этого - Мишель Сакс"

Мерри стояла над ребенком и молча смотрела на него, застыв как камень. Я замерла в дверях, завороженная ее видом, ее холодностью, отсутствием тепла и материнской любви. Она смотрела на Конора с такой ненавистью! Будто в ее жилах не кровь, а лед. Будто он был каким-то чудовищем, а не ее плотью и кровью.

Я внутренне содрогнулась. Но тут произошло нечто еще более страшное. Конор заплакал, и Мерри занесла руку над его голым животиком. Я смотрела, как она сжала и разжала кулак. Ребенок корчился и извивался. Она вдруг опустила руку на бедра малыша. Пальцы ее сжались.

Ребенок испустил истошный крик. Я непроизвольно прижала руку ко рту, чтобы тоже не закричать. Не знаю почему. Наверное, еще не осознала только что увиденное – как такое могло происходить на самом деле, как эта ужасная сцена могла разворачиваться у меня перед глазами! Может, я подумала, если она узнает, что ее застали за чем-то подобным, это спровоцирует ее на еще большую жестокость.

Поэтому я не произнесла ни слова, просто стояла и смотрела. Смотрела, как ее пальцы сжимают, сдавливают, стискивают тельце малыша. Все сильнее и сильнее, изо всей силы. Я никак не могла понять, зачем она старается причинить ему боль, заставить его мучиться и страдать. Собственного сына! Ее собственного ребенка!

Мое сердце разрывалось, мысли лихорадочно метались в мозгу. Как? Почему? Это непостижимо! Этому не может быть никакого логического объяснения! Все, во что я верила, все, что считала правильным и естественным, все рушилось на моих глазах.

Лицо ребенка исказилось от боли, маленькое тельце корчилось под жестокими пальцами матери. Мерри не вздрогнула.

Наконец я не выдержала и ушла, так ничего и не сказав. В ванной я плеснула холодной водой в лицо, чтобы смыть слезы. Я старалась унять дрожь в руках, но у меня ничего не получалось. Я уставилась в зеркало на свое отражение. Вид у меня был потрясенный. Это было самое худшее, что я когда-либо видела в жизни.

К тому времени как я вернулась к столу в залитом солнцем саду, Мерри сидела с Конором на коленях, улыбалась и потягивала свой лимонад, легко и непринужденно.

– Вот ты где, – тепло улыбнулась она.

Сэм поднял бокал и сказал мне:

– У тебя такой вид, что бокал вина тебе явно не помешает.

Он повернулся к Мерри.

– А вот моей жене не положено, – хитро улыбнулся он. – У нас может быть следующий Херли на подходе.

Мерри подняла руку, которой только что истязала своего сына.

– Скрестим пальцы на удачу, – сказала она.

Я похолодела.

Сэм

Женщины. Женщины в зной. Это довольно занятно, врать не буду. Эта парочка сражается за мое внимание, как две рассвирепевшие львицы. В какой-то момент я даже не смог сдержаться и, думаю, слишком громко рассмеялся.

Может быть, именно наша изоляция усиливает эти эмоции. Создается ощущение, что мы – последние три половозрелые особи во всем мире. И конечно, места в нем хватит только двоим.

Я в своей стихии. Мерри, податливая как пластилин, из кожи вон лезет, чтобы продемонстрировать, какая она услужливая и покладистая жена. Думаю, она действительно может оказаться беременной; в последний раз она так вела себя в начале беременности. В ней ощущалось что-то дикое, необузданное, неконтролируемое. Беременная Мерри. Нет ничего лучше. Она такая вся налитая, пышущая жизнью. Еще слишком рано для теста на беременность, говорит она, но, должно быть, это так и есть. Мы уже довольно давно над этим работаем. А теперь, когда здесь Фрэнк, – и того чаще. Мерри пристает ко мне всякий раз, когда у нее выпадает такая возможность.

И Фрэнк. Старая добрая Фрэнк. Торчащие соски, вызывающие мини-юбки, всегда без бюстгальтера, всегда полураздетая, демонстрирующая каждый сантиметр своих прелестей, допустимый приличиями. Налилась, созрела, как вишенка на солнце. Она пахнет сандалом и цитрусом, и таким знакомым запахом жаждущей соития женщины. Она смотрит на меня так, словно я – сам Мессия: глаза ее сияют, пульс учащается. Воздух наэлектризован горячим томлением, как перед грозой. Пусть смотрит, не стану ее отговаривать. От старых повадок трудно избавиться.

Фрэнк оставляет нижнее белье сушиться над ванной. Каждый вечер мне приходится отодвигать его, чтобы залезть в душ. Черное кружево, блестящий красный шелк. Иногда я беру трусики, чтобы рассмотреть поближе. Тоненькие белесые пятнышки на черном кружеве. Они пахнут мылом и солью. Я вдыхаю этот запах.

А в постели мурлычет, как кошка, Мерри, прижимаясь ко мне. Иногда я разворачиваю жену спиной к себе, опускаю ее голову так, чтобы она уткнулась лицом в простыни, и представляю себе, что это вовсе не Мерри, а женщина, которая спит в соседней комнате. Внутренний голос предупреждает меня об опасности, но все внутри меня так и рвется пуститься в авантюру.

Пора бы уже, наверное, прекращать с этими играми. Они неизбежно приводят к одному и тому же концу. Я уже представляю себе лицо Малин. Да и лицо Мерри. Я ясно вижу, как она тоже морщится, узнав о моей измене. Жены всегда считают виноватыми себя. Если бы ему хватало меня, он бы не искал кого-то на стороне. Ну, в этом есть доля истины.

Я знаю, знаю. Не следует этого делать. Особенно с Фрэнк. Слишком близко. Она ей почти как сестра.

Я не буду. Я не смогу.

Я просто поиграю. Никакого вреда, ничего предосудительного. Ей это тоже нравится. Конечно, нравится.

Вечером, после того как Мерри ложится спать, мы с Фрэнк садимся под звездами, выкуриваем одну сигарету на двоих, может, распиваем еще одну бутылочку вина. Запретный плод. Почему бы нет, говорим мы, почему бы нет.

Я флиртую, я дразню. Говорю ей то, что она хочет услышать. Смотрю так, как она хочет, чтобы на нее смотрели. Она жадно заглатывает все это, как голодный котенок молоко из блюдца. Я добавляю еще по чуть-чуть. Вот тебе еще немного. И еще…

Иногда я касаюсь ее, чувствую постоянный жар ее кожи. Ее глаза молят об этом. Все тело просит, выгибается дугой, ожидая сигнала.

Желание есть и с моей стороны, но это только часть удовольствия. Есть еще игра. Сладкая пытка соблазна. Игра, привычная, как старые тапочки. Снова и снова.

Тесс. Я помню ее голые ноги, обвивающие мои бедра. Она сказала мне, что моя цель – наказывать женщин.

– Ты – женоненавистник, – говорила она, – который притворяется игроком, этаким Казановой.

Я рассмеялся, сунул руки под простыни, в жаркую укромную темноту.

– Ерунда, я обожаю женщин. Разве ты не чувствуешь?

Она застонала. О да, сейчас она это чувствовала.

Она винила во всем мою мать, о которой я упомянул в ее присутствии только один раз.

– Если среди всех женщин найдется хоть одна плохая, то ты всегда выберешь именно ее. Это – классика, – говорила она.

– Господи, Тесс!

– Это правда, Сэм. Это распространенная патология.