Читать книгу "Время мертвых - Александр Тамоников"

— Есть еще одна причина, — сказал Якушин. — Они подозревали, что артефакт охраняется, и не хотели рисковать своими работниками.

— Неужели? — пробормотал я, демонстративно покосившись по сторонам. — В этом плане они отчаянно ошиблись. Может, продолжим наши слушания? А то Константин сидит, как бедный родственник, и курит уже четвертую сигарету, тогда как я — только вторую.

— Да, спасибо, Никита. — Рязанов глубоко вздохнул. — У меня и мысли не возникло отказаться от поручения. Из темноты озвучили сумму за работу: тридцать тысяч долларов. После этого уже не важно, верю ли я в мистику и губительные артефакты.

— Вы бы взялись за работу и бесплатно, — буркнула Варвара.

— Да, наверное… Но материальный стимул всегда способствует работе. Они не могли не знать о моем безденежье. Мне дали номер телефона для связи в Новосибирске, я мог по нему позвонить, чтобы изложить свои пожелания, проблемы, попросить помощь в случае крайней необходимости. Сказали, что я получу поддержку от силовых структур, чиновников, что я должен верить только им, слушать только их…

— Стоп, — перебил я. — Вы хоть раз воспользовались этим номером?

— Нет… Кажется, нет…

Я посмотрел на Якушина. Тот сделал неутешительный жест.

— Номер закрыт, абонента невозможно отследить, и, скорее всего, он находится за пределами страны. Сейчас этот номер недоступен, то есть наши оппоненты прекрасно осведомлены, где находится Константин Сергеевич.

— Хм, надеюсь, наш музей не подвергнется бомбардировке, — пробормотал я. Шевельнулась Варвара, видимо, среагировала на слово «наш». Не оговорка ли по Фрейду?

— Что по прибору?

— Да, — спохватился Рязанов. — Мне дали странный аппарат, эдакий портативный гаджет, сказали, чтобы без нужды я его не включал, а только при проверке. Батарея заряжена, должно хватить надолго. Про устройство не сказали. Там лампочки индикатора горят фиолетовым. Ну, как дозиметр измеряет фотонное и нейтронное излучение, а также его мощность. Только там шкала, а здесь ряд индикаторов. Видимо, искомый предмет действительно испускает волны — чего не могут определить другие приборы или люди. Может, его специально разработали, я не знаю. Это не ко мне, я не ученый и в измерении паранормальной активности не силен. Меня учили так: если до артефакта двести метров, начинает мигать первый индикатор, если ближе — второй, третий и так далее. «Горячо», «холодно», ну, вы понимаете. При непосредственном контакте с артефактом загорятся все пять индикаторов, прибор нагреется, станет горячим.

Я озадаченно почесал затылок. Действительно, почему не сами? Доверять такое дело постороннему, даже действующему под внушением? Но что я понимал в этих вещах? Считалось, что артефакт надежно охраняется (дело Рязанова — выявить, уничтожить могут другие), а тут всего лишь музей и несколько недоученных охранников.

Или я что-то не понимаю? Разрази меня гром, никто в этой комнате ничего не понимал!

— В общем, снабдили меня инструкциями, телефоном, гаджетом, дали три тысячи долларов в качестве аванса и отправили из монастыря, — продолжал повествование Рязанов. — Паренек из деревенских — немой, как рыба — проводил меня до автобуса, посадил, помахал рукой. Не знаю, сопровождали ли автобус их люди. И так же в самолете, в Москве, где я делал пересадку, потом в Новосибирске.

— Двое людей — они по-свойски явились позапрошлой ночью в ваш дом, — напомнил я.

— Да, есть такие, — поморщился Рязанов. — Выдали условную фразу «Почем вы продаете свою реликвию?», это означало, что я должен их слушаться и сливать им всю добытую информацию. Без понятия, кто такие. Возникали пару раз, выслушивали отчеты. Люди спокойные, интеллигентные, ни разу не угрожали. На вид периферийные работники какой-нибудь федеральной службы: от ФСБ до ФСИН, или что там еще — да хоть фельдъегерская служба или казначейство, они все равно документы не показывали и не представлялись.

— Итак, вы вернулись в Новосибирск… — напомнил Якушин.

— Вернулся. Несколько раз посещала мысль: зачем я подписался на этот бред? Что это значит? Но ведь не розыгрыш, верно? Мне посоветовали временно сменить пристанище. Улица Толмачевская — это далековато. Собственно, я не сам арендовал эти комнаты на Железнодорожной, кто-то за меня это сделал. Одиссея продолжалась несколько дней. Я исколесил все кладбища Новосибирска, на самом деле их гораздо больше, чем те, о которых все знают. Почти у каждого поселка, входящего в городскую черту или соседствующего с ней, есть свои кладбища — Пашино, Мочище, Краснообск, город Обь. Отдельная история — город Бердск, Искитим, населенные пункты Новосибирского района. Я шатался по кладбищам, заходил в местные мастерские, везде украдкой включал прибор, но он ничего не показывал. Потом я начал обход ритуальных агентств, похоронных контор, предприятий, где производится похоронная атрибутика, и магазинов, где она продается. Вы представляете, сколько всего мне пришлось обойти? Я заранее, ночами, составлял список, намечал маршрут, чтобы с минимальной тратой времени объездить как можно больше контор. На меня уже подозрительно поглядывали, в одной конторе, присмотревшись, заявили, что я уже приходил. Где-то замечали, что я включаю прибор, гнали поганой метлой — им думалось, что я измеряю радиацию… Про крематорий я, конечно, знал, про музей при крематории — слыхом не слыхивал, хотя уже давно живу в этом городе. Так сложилось, что всех родных и знакомых хоронил на кладбищах. Приехал от отчаяния, ни на что не надеясь. Машину оставил на парковке, побрел к крематорию, где как раз проходило прощание. Смотрю, приборчик подал признак жизни! Глазам не поверил. Осторожно вынул из кармана — точно подмигнул… Я в другую сторону — он погас. Я опять к крематорию — замигал. Вхожу в здание, смешавшись с участниками процессии, смотрю — не работает… Я уже ничего не понимаю, вышел, пошел к каким-то строениям терракотового цвета: опять работает! Вижу вывеска: музей. Вошел, купил билет. Горел один индикатор, потом второй, третий… Я решил не пороть горячку, чтобы не привлекать внимание.

— Поначалу вам это удавалось, — кивнул Якушин.

— Да… Вышел из первого корпуса, пошел ко второму — не то, индикаторы погасли. Вернулся в главный корпус, стал бродить по залам, посматривая на прибор. Поднялся наверх — там еще один зал, люди ходят, сотрудники музея… Что-то не так, горят три индикатора, и не больше, хоть ты тресни. Решил, что хватит на сегодня, никуда не денется эта штука, утро вечера мудренее. Приехал назавтра, та же история. Приехал послезавтра — привлек внимание сотрудницы, пробормотал ей какие-то глупости, ушел. Это было в воскресенье, 12-го, — сообщил, подумав, Рязанов. — Чувствую, артефакт рядом, а ничего понять не могу, может, прибор глючит — подобная техника ведь не может быть совершенной?

«Подобной техники вообще не существует», — подумал я.

— А дальше память — кусками, — пожаловался Рязанов. — Урывками помню, как возвращался на съемную квартиру, как лег спать. Потом вообще ничего, память включилась только через сутки, и то не сразу это понял. Яркий свет на перекрестке Гоголя и Красного, я проезжаю перекресток. Потом арендуемая хата, драка с вами… — Он опустил глаза и замолчал, выражая скорбным лицом то самое, классическое: боже, как низко я пал.