Читать книгу "От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава - Александр Прасол"

В конце XVII века в отношениях японцев с природой произошел непредвиденный поворот: буддийская любовь ко всему живому выплеснулась через край и ощутимо травмировала население. В 1685 году пятый сёгун Цунаёси издал свой первый указ о бережном отношении к животным. Все началось с того, что брак Цунаёси был бездетным, из-за чего обеспокоенная матушка сёгуна и обратилась к авторитетному буддийскому монаху. Тот быстро во всем разобрался и определил, что бездетность — воздаяние за грехи пятого сёгуна в прошлой жизни, главный из которых — убийство живого существа. Во искупление грехов нужно немедленно полюбить все живое. А поскольку Цунаёси родился в год собаки по восточному календарю, собак следовало полюбить в первую очередь.

Первый сёгунский “Указ о защите всего живого” (Сёруй аварэми но рэй) запрещал убивать и калечить собак. Следующие распоряжения требовали охранять не только собак, но и вообще все живое: “Буде обнаружено в округе раненое животное — почитать сие провинностью всей округи”. В следующие 24 года Цунаёси издал более ста распоряжений на этот счет, и животным в столице стало жить так же хорошо, как людям, а может, даже лучше. Им разрешалось гулять повсюду, и даже перед кортежем самого сёгуна, в то время как людям в день его проезда запрещалось выходить из домов. Вне закона оказалось и древнее воинское развлечение — соколиная охота. Это притом, что сам Иэясу почитал ее делом, достойным настоящего воина, всячески поощрял и даже в завещании оставил на этот счет специальное указание.

Прогулка. Старинная гравюра

Кроме того, людям запретили держать в неволе поющих сверчков и цикад. Строже всего за исполнением указов следили в столице. За несколько лет положение бродячих псов в Эдо кардинально улучшилось: прохожие должны были их кормить, а больных животных доставлять к ветеринару. Увидев собачью драку, законопослушный гражданин должен был гуманно и без вреда для животных ее прекратить, окатив забияк холодной водой. И так далее. Об употреблении мяса животных в пищу даже речи не шло.

Сёгун требовал от подданных докладывать обо всех замеченных нарушениях. Одному горожанину врач подсказал, что при детских болезнях хорошо помогает печень ласточки. А у того постоянно болел ребенок. Родитель подстрелил прилетевшую во двор ласточку из духового ружья. Это увидели, сообщили властям. Следствие, признание, приговор — и родителя вместе с ребенком обезглавили в городской тюрьме. В судебной книге того времени таких записей сохранилось много.

“Умертвив курицу, горожанин принес ее на рынок для продажи. По приговору (гокумон) казнен в тюрьме Синагава с выставлением отсеченной головы перед тюремными воротами… Караульный выбросил на улицу новорожденного щенка. Осужден, провезен по городу, обезглавлен в тюрьме Асакуса. Голова выставлена перед тюремными воротами… Слуга знатного самурая застрелил в усадьбе голубя. Казнен через отсечение головы” [Ониси, 2009].

Мемориал на месте собачьего приюта

Цунаёси вовсе не был садистом или маньяком — напротив, он очень любил свою маму и китайскую науку. Но был уверен, что долг всенародного воспитателя обязывает его насаждать добро всеми способами, в том числе силой. Ведь любовь к животным — несомненное благо.

Держать друга семьи, из-за которого всю семью могли в любой момент ликвидировать, стало опасно, и горожане начали избавляться от домашних животных. Тайком, конечно. И вскоре Эдо переполнился бездомными животными, в первую очередь собаками. Исполняя волю сёгуна, правительство открыло приют для животных в пригородном местечке Накано (сегодня это район Токио с тем же названием). Приют быстро разросся. Его площадь достигла почти 1 миллиона м2. Чтобы прокормить более 40 тысяч питомцев, окрестное население обложили дополнительными налогами. Буддийская идея восторжествовала, и удовлетворенный Цунаёси пожелал, чтобы после его смерти благое дело продолжалось вечно. Но с этим не получилось — сразу после смерти пятого сёгуна его “Указы о защите всего живого” отменили как несвоевременные и не вполне адекватные, а приюты для животных закрыли. Потомки если и вспоминают Цунаёси добрым словом, то только за то, что после животных он вспомнил о стариках и детях и велел наказывать за жестокое обращение и с ними тоже. В этой части его указы оставили в силе. Однако потомки инициативу “собачьего сёгуна” не забыли — в Накано на месте приюта сейчас мемориал.

Театр и ритуал

Важное место в жизни столицы занимали театральные постановки. При этом театральные традиции но и кабуки сильно различались не только в художественном, но и в социальном отношении.

Театр кабуки в начале XVII века заявил о себе как о сугубо народном зрелище. После того как актриса Окуни исполнила в 1603 году свой знаменитый танец в новом стиле, театр стал законодателем народной моды. Грубовато-экзальтированная манера и эротичность представлений кабуки, часто сопровождавшихся скандалами, предопределили настороженное отношение властей к этому очагу народной культуры. К тому же артистки театра зачастую совмещали сценическое искусство с проституцией. В 1629 году для защиты общественной морали женщинам запретили выступать на сцене. Их сменили грациозные юноши-актеры (вакасю). Акценты театральной притягательности несколько сместились, но общее положение дел не слишком изменилось.

Театр кабуки. Источник: НА

Театр кабуки в то время располагался на территории современного токийского района Нингётё, где жили исключительно представители городских низов. Здесь было множество мужских чайных домиков (кагэма тяя), где томимые нежной дружбой представители сильного пола могли легально и без помех уединяться. После 1629 года театральный гомоэротизм возмужал, заняв достойное место в японской культуре однополой любви. Переходящие в любовь преданность и дружба с давних пор отличали отношения воинов на полях сражений и монахов в монастырях. Театр стал третьей сферой, где гомосексуальная любовь играла заметную роль в жизни профессионального сообщества. Юные артисты театра пользовались большой популярностью у всех сословий, включая самураев. Однополая любовь в то время обществом не порицалась и официально не преследовалась. К мужскому гомосексуализму относились так же, как к гетеросексуальной любви, даже признаки верности были одними и теми же: письмо, скрепленное каплей крови, или отрезанная фаланга мизинца. Об этом можно прочитать в книгах того времени, в том числе в новеллах Ихара Сайкаку. Герой его рассказа “Соловей в снегу” полюбил сразу двоих замечательных мальчиков и в знак вечной любви подарил каждому по фаланге своих мизинцев.