Читать книгу "Тенеграф - Кшиштоф Пискорский"

Сын Гвидоны остался безгранично верным отцу и королевству. Награду за это он получил горькую – никто не поддержал его справедливых притязаний на трон. У Аурицио не было друзей ни в Вастилии, ни в близлежащих странах. Кроме скромного наследства, полученного от матери, лишен он был и финансовой поддержки. Улица ему не доверяла, а дворянство побаивалось короновать внука изменника из Коппендама.

Контркандидатом, который пользовался поддержкой подавляющего большинства вастилийцев, был младший брат Аурицио, сын Гонзаги – Герменез. Он не ходил в школу и не предводительствовал на полях сражений. Большую часть своей жизни он провел в плену. Когда ему едва исполнилось шесть лет, на эскорт, с которым он ехал в Бруншвию, где на тот момент триумфаторствовал его отец, внезапно напала банда мародеров и вскоре продала парня Северному Союзу.

Генералы Союза сперва пытались шантажировать Леона, однако, когда оказалось, что тот не имеет намерения что-либо делать, дабы вернуть назад третьего сына, Герменез сделался заложником. Втайне перевозили его с места на место в ожидании дня, когда в руки вастилийцам попадет кто-либо достаточно высокородный, чтоб можно было произвести обмен.

Говаривали, что обращались с ним дурно. Год он провел в темной камере без окон. Связанный лишь с тенями, разговаривал он с ними, словно с друзьями. Рассказывают также, что в одной из тюрем Бруншвии надзиратель каждое утро выводил его на подворье, где стояла гильотина, всякий раз говоря ему, что нынче пришел приказ о казни. В другой тюрьме его морили голодом столь жестоко, что он хватал и съедал сырыми крыс, которые порой забегали в его камеру. Ходили и куда более жуткие рассказы – об унижениях и даже о насилии. Все это случилось с ним, пока Герменезу не исполнилось еще пятнадцати.

Только под конец войны вастилийцы узнали о горном замке в Бруншвии, где содержали наследника престола. Сам Черный Князь лично выбрал и повел туда сорок людей, переодетых в мундиры бруншвийских драгунов. Они с налету захватили замок, освободили Герменеза и через неделю сумели вернуться назад к вастилийцам, хотя все, кроме семерых, заплатили за это жизнью.

Лишь позднее сделалось ясно, что именно они выкупили своей жертвой. Первый месяц Герменез не разговаривал, боялся всех людей. Манеры у него были совершенно не принцевы – мочился в постель, был сопливым и слюнявым. Скрывали его и от вастилийского дворянства. Леон показал младшего сына при дворе только через полгода, хотя и тогда Герменезу было еще далеко до нормы.

Но история ребенка, который семь лет противился пыткам, неожиданно тронула сердца вастилийцев. Дамы принялись носить медальоны с портретами Герменеза, все гранды возжелали показаться в его компании.

Герменез изменения в судьбе своей воспринимал со стоическим спокойствием. Совершенно как если бы их не замечал.

Одни говорили, что в результате пыток над разумом и телом он сделался тверд, словно камень. Другие в водянистых глазах его, в рассеянном взгляде вычитывали не гордость, но зерно безумия. Однако даже самые большие скептики молчали, когда Леон ІІ Светлый умер, а цвет вастилийского дворянства собрался ночью на секретное заседание и решил, что Герменез должен принять корону.

Сравнительно с Аурицио Герменез обладал лишь единственным достоинством – упомянутой уже матерью, донной Гонзагой Гернез И’Рамонез. Дочка самого Хугона Рамонеза, что был грандом одной из шести наиболее сильных семей Вастилии. Все в королевстве любили ее, а что важнее, имела она доступ к богатейшей сокровищнице отца. Хугон, при условии вступления внука на трон, обещал утроить свой денежный вклад в войну, разрушавшую государство.

Хотя Аурицио наверняка оказался бы властителем куда более умелым, чем Герменез, коронация его означала приход будущего куда более бедного и куда менее устойчивого.

Вот так и произошла вещь почти неожиданная: не Аурицио сделался королем Серивы, но его младший брат, которому ранее никогда не везло. Старший сын отрекся от короны через день после смерти отца – согласно слухам, подписывал он документы с кинжалом Черного Князя у горла. Потом был он отослан в железной карете в Вастилию, откуда выслали его аж за Холодное море, поскольку за военные заслуги он получил титул генерал-губернатора иссеченного ветрами острова, где коз и овец было больше, нежели людей.

Герменез был коронован в 629 году после строительства Ребра Севера. Вскоре после этого он подписал мир, который и вправду завершил войну, почти двадцать лет ранее начатую его дедом.

Он вернулся в Вастилию обезлюдевшую, лишенную целого поколения мужчин, тела которых удобряли северные поля, в Вастилию ностальгическую и мрачную, но одновременно отягощенную награбленным золотом и контрибуциями, которые пришлось выплачивать северным княжествам.

Не был он плохим властителем, особенно если сравнивать с его дедом и прадедом. Однако не было у него и никаких выдающихся положительных качеств. Кроме интереса к нескольким узким областям, таким как наука и мореплавание, в хрониках его жизни он изображался как король пассивный, по частям отдающий грандам свою власть – тем, кто вознес его на трон, купно с эклезиархом Вечного Света.

Не слишком-то утруждал он себя тяжелой работой. Все неудобные обязанности, вроде подписания королевских декретов, приема послов, управления государством, отдавал он в руки растущих в силе и числе министров и советников, для которых вскоре пришлось бы достраивать новое крыло дворца.

Королевская аудиенция была одним из последних реликтов, которые Герменез оставил без изменений. Хотя он охотно посадил бы на свое место кого-то из министров, однако в конце концов согласился с аргументом, что аудиенция без короля – не совсем королевская. Оттого он и выполнял эту обязанность, пусть неохотно и делая это все реже. Порой был он нездоров. Порой же – развлекался в одном из сельских поместий. А иногда погода не располагала. А иной раз отвлекали его куда более важные обязанности, которым он в одиночестве предавался в библиотеке…

Говаривали, что Леон ІІ всегда одним ухом вслушивался в нужды своего народа, а другим – в слова советников и министров. Герменез же оба использовал лишь для себя самого, затворенный в собственном мире. И лишь порой, очень редко, словно из тумана, слышал он голоса то одних, то других.

Но обычая предполуденных аудиенций король не отменял.

Для людей, которые всякий день спозаранку собирались перед дворцовыми вратами, быстро стало понятно, что аудиенция – словно карточный выигрыш. Бывало, что случалась та лишь пару раз в месяц. И все же они приходили – мелкие купцы, ремесленники, ветераны.

Арахон И’Барратора, в своем порванном плаще, в видавшем виды дублете и со старой рапирой, растворился в толпе настолько, что выделить его меж прочими было невозможно. Опершись о стену в тени аркад, под которыми пришедшие скрывались от утреннего солнца, он глядел на ворота кованого железа, курил трубку и раздумывал, когда он успел пасть столь низко, что пришлось ему ожидать аудиенции у короля среди смердящих свиным салом колбасников и безногих ветеранов, которые подпирали кулаками тяжелые от вина головы.