Читать книгу "Суета сует - Наталия Рощина"

— Только и всего? — поперхнувшись дымом, спросила Хмелевская.

— Для меня это нечто!

— Смыслова — ты чудо.

— Спасибо.

— Знаешь, женщине позволено быть слабой хотя бы ради того, чтобы мужчина мог почувствовать себя рядом с ней героем, рыцарем… — выпуская мощную струю серого дыма, изрекла Ирина таким тоном, что Мила недоуменно уставилась на нее.

— О каком мужчине в данном случае идет речь? Ты забыла, что я теперь одна, совсем одна?

— Я имею в виду широкое понимание, философское, — делая неопределенный жест, поспешила добавить Хмелевская.

— Ты и философия — это что-то новое, — съязвила Мила. Ее раздражало, что собственные страдания не нашли ни малейшего отклика в душе подруги. Она даже пытается учить ее жизни! — Ты говоришь по-другому, ты выглядишь как-то не так. Это твой очередной шанс так повлиял на тебя?

— Представь себе.

— И как ему это удалось?

— Легко.

— Не к свадьбе ли дело? Полный отказ от жизненных принципов на пятом десятке, да? — Мила села напротив, подперев щеки ладонями. В ее глазах плясали смешинки. Ей почему-то хотелось уколоть подругу побольнее. Она не может быть счастлива тогда, когда плохо ей, Смысловой. Это было бы нелогично! Слишком высокомерный вид был у Хмелевской сегодня. Она говорит и выглядит вызывающе. Именно так. Мила почувствовала себя неуютно на собственной кухне. Ей снова захотелось остаться в одиночестве.

— Все может быть… — мечтательно произнесла Ирина, но слова были сказаны как-то наигранно, словно она была готова к этому вопросу. — Надеюсь, что все идет к этому, хотя шансов мало.

— С каких пор ты мечтаешь о штампе в паспорте?

— С недавних. Мне надоело быть одинокой лошадью, запряженной в собственные проблемы и комплексы.

— Ты собираешься сбросить ярмо на любимого? Очень умно. Выдержит ли он?

— Выдержит. Если любит, выдержит, — нервно покачивая ногой, ответила Ирина, а про себя подумала: «Если тебя выдерживали столько лет…»

— Это означает, что ты встретила идеального мужчину? — не унималась Мила. — Помнится, раньше единственным экземпляром в этом плане был Смыслов.

— Я и сейчас не собираюсь умалять его достоинств, — уклончиво ответила Ирина.

— А этот что, его клон?

— Да, если тебе так хочется. С ним я была бы счастлива…

— И что препятствует?

— Долго рассказывать.

— Надеюсь, не ныне здравствующая супруга? — Смысловой хотелось увидеть, как подруга утвердительно кивнет, стыдливо отведя глаза.

— Нет, он свободен.

— Фантастика! Вот что делают мужчины с нами, — разливая вино по бокалам, произнесла Мила. Она не сводила глаз с Ирины, а та словно не замечала столь пристального внимания. Она явно не была настроена слушать откровения подруги. Кажется, у нее хватало собственных приключений. Ее жизнь бьет ключом, а значит, Мила не достучится до подруги. Внимание Ирины сосредоточено на решении собственных проблем. — Неужели это возможно? Чьи слова: «Никогда не обзаведусь семьей! Нет уж, увольте!»

Ирина усмехнулась. Это, конечно, было ее высказывание. Она говорила так в пятнадцать, двадцать, тридцать… Неудачный семейный опыт родителей наложил отпечаток на ее понимание необходимости семьи, брака. Она устала от многолетнего непонимания, в котором погрязли два ее самых любимых человека, устала от их бесконечных выяснений отношений. Ей было невыносимо видеть, как на ее глазах они унижают, уничтожают друг друга. Особенно доставалось матери. Она страдала молча, покорно принимая грубости и несправедливые упреки мужа. Ирина сказала себе, что никогда и никому не позволит так обращаться с собой. И ради чего? Нет, она не видела жизненной необходимости официально оформлять отношения даже с таким мужчиной, который пообещает ей рай на земле. Она не собиралась обременять себя детьми ради так называемой полноценной семьи, чтобы, как ее мать, терпеть унижения и обиды. Ни мужа, ни детей — свободные, ровные отношения, в которых доминировать будет она.

Пожалуй, правы психологи, говоря, что все наши комплексы закладываются в детстве. Даже когда ты не осознаешь этого, твоя судьба четко строится по схеме, подправленной радостным и счастливым или хмурым и полным стрессов детством. У Ирины в нем было больше серого, тяжелого, такого, о чем и вспоминать не хочется. Иногда вдруг, ни с того ни с сего всплывают воспоминания, от которых комок подступает к горлу. Выбросить бы из головы, так нет. Сидят эти воспоминания, как занозы, ничем не добраться до них. Детство не отпускало ее…

Прошло столько лет, а и сейчас она чувствовала, как сжимается от страха и безысходности сердце. А Мила еще посмеивается. Побыла бы на ее месте, не острила бы. Ведь даже ей, лучшей подруге, Ирина не говорила всего. Не рассказывала, как, пытаясь казаться нормальной супружеской парой, ее родители создавали невыносимые условия существования не только для себя, но и для единственной дочери. Но у них было огромное преимущество: им было можно говорить, кричать то, что думаешь. Правы, не правы — возможность вылить из себя застоявшуюся обиду, недовольство пусть даже в виде очередного скандала безоговорочно была только в их распоряжении. А что оставалось девочке? Тихо плакать в подушку, мечтая о том, чтобы поскорее вырасти и уехать из этого дома. Сбежать даже хотела, но пожалела мать: отец сжил бы ее со свету. Добрый, честный, отличный семьянин, со стороны — образец мужа и отца, он мог быть беспочвенно жестоким, безжалостным. Ему нельзя было противоречить ни в чем, даже когда он был не прав. Мать давно смирилась с этим, но все равно он частенько находил повод для того, чтобы устроить очередную встряску для нервов. Он придирался по пустякам, и ссора могла возникнуть из ничего, вдруг, и иметь самое непредсказуемое продолжение. Это были громогласные крики, отзвуки которых явно доходили до ушей соседей. Слова разобрать было трудно, они сливались в громогласный рев. Кажется, единственной целью его было растоптать, устрашить, унизить. Когда отец выходил из себя, Ирина чувствовала, что становится тупой и теряет власть над своим телом. Оно становилось безжизненным, руки, ноги наливались свинцом, а в горле пересыхало до боли, до кашля, который ничем нельзя было подавить.

«Стыд-то какой…» — думала Ириша, здороваясь с соседкой на следующий день после очередного скандала. Та смотрела на нее как обычно приветливо, но девочка знала, что все грубости, оскорбления, звучавшие вчера в их доме, были слышны всему подъезду. Ира сгорала от стыда, спеша поскорее оказаться на улице, раствориться в толпе, где никто не знает ни ее, ни ее проблем. Это было ужасно — не иметь возможности ничего изменить просто потому, что родителей не выбирают. Кто обращал внимание на страдания ребенка? Взрослые настолько погрязли в решении бытовых вопросов, выяснении лидерства, что на внутренний мир запуганной девочки времени не оставалось. Она должна была вариться в постоянных криках, ругани, а потом удивляться тому, как родители пытаются вести себя, словно ни в чем не бывало. Ирина наблюдала, делала выводы и главный — она не позволит никому так обращаться с собой. Ее мнение всегда будет иметь вес, но и других она выслушает. Ведь в их семье не существовало ничьей точки зрения, кроме отцовской. Его диктат не предполагал разнообразия мнений. Он доказывал свой взгляд на семейную жизнь и зарабатывал авторитет грубостью, а порой даже рукоприкладством. Сколько раз, оставшись наедине с матерью, Ирина просила ее развестись: