Читать книгу "Елизавета Петровна - Николай Павленко"

Историк М. И. Семевский еще в 1860 году задавался вопросом: «Окупились ли наши потери и громадные издержки клочком Финляндского княжества?» — и давал на него отрицательный ответ: «Это приобретение было слишком невелико, и существенных выгод от войны мы не получили».

Опереться на военные успехи шведы не могли, но в их распоряжении было такое средство давления на русскую делегацию, возглавлявшуюся А. И. Румянцевым, как избрание шведского короля вместо умершего престарелого Фридриха I. Из двух наиболее вероятных претендентов на корону датский наследный принц был неприемлем для России, она хотела видеть на троне любекского епископа Адольфа Фридрика, представителя Голштинской фамилии, племянника Елизаветы. Шведские уполномоченные заявили, что королем будет избран угодный России кандидат, но взамен потребовали все завоеванные территории, заключения со Швецией оборонительного и наступательного союза, а также выдачи субсидии. Елизавета по этому поводу заявила: «Лучше нам оставить за собою малое, да нужное, а шведам уступить большее и им полезное, а нам ненужное». Это была завуалированная расплата за не оказанные Швецией услуги императрице.

Глава 4

Шетарди был прав

Предыдущая глава дает основания для оценки влияния двух французов на цесаревну, а затем императрицу Елизавету Петровну — оно было настолько велико, что вызывало у русских вельмож опасение, не произошла ли замена немецкого засилья французским. Но опасения оказались беспочвенными прежде всего потому, что Шетарди, в отличие от Бирона, не являлся фаворитом Елизаветы Петровны, готовой, подобно Анне Иоанновне, слепо выполнять любую прихоть и каприз фаворита. Кроме того, влияние французов не сравнимо с влиянием Остермана и Миниха: оба занимали высокие посты в государстве и оказывали влияние на все сферы жизни страны, в то время как Лесток и Шетарди подобными рычагами не располагали — первый занимал скромную должность руководителя медицинской службы в России, а второй был полномочным министром Версаля в Петербурге.

Худ. Луи Токе Портрет императрицы Елизаветы Петровны. 1758 г.

Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Общение с французами доставляло удовольствие императрице — оба импонировали ей веселым нравом, остроумием, внешней беззаботностью. От Шетарди Елизавета Петровна получала дельные советы, в которых остро нуждалась, ибо среди русских вельмож она, находясь на положении опальной цесаревны, не обрела сторонников, способных руководить неопытной и даже беспомощной в делах императрицей. К тому же она, не искушенная в дипломатических интригах, принимала за чистую монету благожелательное отношение Франции к своему восшествию на престол, считала помощь двора бескорыстной, в то время как подлинные интересы Франции состояли в противодействии установлению союзнических отношений между Россией и Англией, в стремлении подчинить своему влиянию внешнюю политику России, в покровительстве извечным противникам России — Швеции и Турции. Словом, политика Франции в отношении России отличалась противоречивостью: одновременно она добивалась и союза с Россией, и ее ослабления, считая ее соперницей в установлении собственной гегемонии в континентальной Европе.

Противоречивое отношение Франции к России, ее двуличие наглядно иллюстрируют два документа, отправленных министром иностранных дел Франции в один и тот же день — 15 января 1742 года. Одно письмо министр Амело отправил открытой почтой в расчете на то, что его содержание в результате перлюстрации станет известно русскому двору, другое письмо, секретное, было отправлено в Стокгольм специальным курьером и отражало подлинные намерения Франции.

В письме к Шетарди министр поручал ему заявить, что король «искренно желает поддерживать союз с этой принцессой» и признает, что «она выказала чрезвычайное мужество, когда дело касалось возвращения принадлежащего ей престола». В письме к послу Франции в Стокгольме министр высказывал диаметрально противоположные суждения — король считал законным наследником русского престала герцога Голштинского, допускал возможность переворота в его пользу и поручал послу в Стокгольме убедить шведский двор в том, что «перемена владетеля в России нисколько не изменит чувства короля к Швеции, ни видов Франции», что «шведы не останутся без союзников» в случае продолжения войны с Россией и царица «с запозданием узнает, что она уже слишком презирала своих неприятелей».

Исполнение этой противоречивой роли — оказывать императрице внешнюю доброжелательность и добиваться от России максимальных уступок Швеции — было возложено на маркиза Шетарди. Однако усердие посла не удовлетворяло французскую дипломатию. Быть может, в этом был виноват сам посол, который явно переоценивал свое влияние как на переворот, так и на события после него — императрица будто бы не решалась совершить ни одного шага без его совета.

Как бы то ни было, но у министра Амело было множество поводов для выражения недовольства действиями маркиза, которому довелось прочесть в его письмах немало упреков в свой адрес. Амело обвинял посла в том, что тот вводил в заблуждение двор своим донесением «о худом состоянии московской армии», не способной оказать серьезного сопротивления шведам, в том, что он без ведома министерства вступил по поручению русской царицы в переговоры с командовавшим шведскими войсками Левенгауптом о заключении перемирия, что пошло на пользу России. Этим несанкционированным посредничеством он якобы оказал ей неоценимую услугу, ибо, по мнению министра (разумеется, не соответствовавшему действительности), Левенгаупт победоносно шествовал к Петербургу и ему ничего не стоило овладеть столицей империи.

Амело упрекал Шетарди и в том, что тот не предупредил Левенгаупта о возобновлений Россией военных действий, при этом Амело игнорировал тот факт, что срок перемирия заканчивался 1 марта 1742 года, а военные действия генерал Ласси, командовавший русской армией, возобновил лишь летом. Вина Шетарди состояла в том, что он не сумел уговорить царицу не только отдать шведам завоеванные ее отцом все прибалтийские провинции, но даже Выборг и Кексгольм. В общем, Амело обнаружил излишнюю склонность Шетарди к России, что и решило судьбу посла.

21 июня 1742 года король известил Елизавету Петровну об отзыве Шетарди из Петербурга и о назначении послом Далиона. Императрица высоко оценила услуги Шетарди и устроила ему в сентябре 1742 года пышные проводы: наградила орденом Андрея Первозванного, одарила богато украшенной табакеркой, перстнем и возбудила просьбу о восстановлении Шетарди послом Франции в России.

Здесь надобно остановиться на внешнеполитической ориентации императрицы, с одной стороны, и канцлера А. М. Черкасского и вице-канцлера А. П. Бестужева — с другой.

Императрица, слепо уверовав в доброжелательность к России короля и его посла, симпатизировала Франции и считала полезным для России установление с ней союзнических отношений. Она, по словам Пецольда, «считает себя настолько обязанной Франции, чтобы, по крайней мере, не действовать против нее». Она, как доносил Пецольд в ноябре 1742 года, «выслушивала с равнодушием о том, что ей пишут из Гааги, Парижа, Лондона и Берлина о кознях Франции против России». Канцлер и вице-канцлер придерживались иных взглядов — они, в особенности Бестужев, выполнявший обязанности фактического руководителя внешнеполитического ведомства, считали полезным для России союз не с Францией, а с Англией.