Читать книгу "Эта страна - Фигль-Мигль"

– Зачем, втроём-то? Сперва экс хотели сделать, но с транспортом не сложилось. Решили тогда показательный налёт на губзо. «Пapтийцa» распили и по шли. Сидят такие… в жёлтых сапогах… галифе шириной с Чёрное море. Чай – с мёдом-маслом… А крестьянин пришёл по делу: «Постой за дверью». Тот ему «товарищ начальник», а в ответ – первобытный взгляд на вещи. До сих пор мне этот товарищ Пиндюр снится, как я его рожей стол полирую.

– …То есть вас расстреляли за пьяный дебош?

– В советском учреждении. И никакой это был не дебош, а политический манифест.

– Как-то не очень… Для политического.

– И я теперь думаю, что не по уму вышло. Надо было с уголовными кооперироваться. Я сейчас с одним товарищем на связи, – Фёдор приподнял планшет, – так они в Ростове гибче поступили: солидаризировались с графом Панельным и кассы грабили.

– …Фёдор, а вы не боитесь? Всё по-новой?

– Мы акций не проводим. Решили пока сугубо мирным методом.

Анархисты так бурно встретили зарю новой жизни, что товарищи по революции отшатнулись от них в полном составе, и левые эсеры помогали большевикам разоружать отряды МФАГ. (В отместку за это анархисты не поддержали июльский мятеж.) И все же они единственные, чьи выходки и бесчинства вызывают скорее смех, чем ужас: подложный декрет «Об отмене частного владения женщинами», автора которого саратовским анархистам, едва избежавшим суда Линча, пришлось убивать и объявлять это убийство «актом справедливого протеста», или похождения актёра Мамонта Дальского, замешанного в опиумном деле апреля 1918-го, но вместо ареста угодившего под трамвай, или удивительная история офицера латышских стрелков Эрдмана, который под видом анархической знаменитости, «эмигранта из Америки товарища Бирзе», одновременно был одним из создателей советской военной разведки, реально работавшим против немцев, и агентом савинковского «Народного союза Защиты Родины и Свободы». Этот человек, ни чьих годов жизни мы не знаем, ни раскрытия инициалов А. И., в 1922 году, уже из Польши, прислал Дзержинскому издевательское письмо с рассказом о своих интригах.

– Весёлое было время.

«Ограбления и убийства под флагом идейного анархизма», – подумал Саша. За два дня он почитал, что смог, и сильно удивился. Перед глазами у него так и стояла эсеровская богородица Мария Спиридонова в сопровождении «матросов крайне скверного вида, перетянутых крест-накрест пулемётными лентами, увешанных револьверами и гранатами».

– И вам не было страшно?

– Страшно? – Фёдор задумался. – Вот скажите, Энгельгардт, вы сейчас чувствуете, что вам принадлежит будущее?

– Нет.

Саша даже засмеялся. Уж кому-кому, а ему будущее не принадлежало совершенно точно. Он и не интересовался, каким это будущее будет.

– А я тогда чувствовал, что оно мне принадлежит. Нет, не страшно. Хотя, – добавил он после паузы, – в двадцать шестом уже было не то, что в восемнадцатом.

– …А сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– Так в восемнадцатом было шестнадцать?

(Вот прямо сейчас Марья Петровна отшатывается от идущих по лестнице Лихача и Вацлава, и Лихач, который уже собирался что-то сказать, видит это и не останавливается, а Вацлав очень внимательно, очень задумчиво на них смотрит.)

– Ну шестнадцать, и что, мало, что ли? Некоторые товарищи с десяти лет в движении.

(Вот прямо сейчас полковнику Татеву Зоркий показывает какую-то промзону, заброшенный на вид пыльный дворик у склада или мастерской. Они обходят железные бочки, разглядывают запертую железную дверь. Полковник, улыбаясь, слушает объяснения и фотографирует на телефон празднично яркую рябинку.)

– До чего вы все запуганные, – говорит Фёдор, – смотреть больно.

И доцент Энгельгардт хлопает глазами, гадая, не ослышался ли.

«Я буду разговаривать, а ты, если что, ксивой помашешь», – говорит Расправа, когда машина останавливается в переулке точно напротив закрытых железных ворот с белой по ржавому надписью НЕ СТОЯТЬ НАКАЖУ. Они сворачивают во двор как раз вовремя, чтобы увидеть санитаров, выносящих покрытые одея лом носилки, идущего следом участкового, взволнованных граждан в домашних тапочках.

– Я так понимаю, это и есть твой свидетель, – говорит полковник.

Расправа останавливает процессию, отгибает край одеяла, смотрит, возвращает одеяло на место и, достав из кармана пачку салфеток, медленно и методично протирает руки.

– Он.

– И что с ним приключилось?

– Метиловый спирт с ним приключился, – говорит участковый.

– Думал я, думал, – говорит Расправа, отворачиваясь, – и выходит, что эта самая Боевая организация —

– Нам это не годится.

– Тебе, может, и не годится, а мне очень даже.

– Ты что, будешь клеветать на нацпроект?

– Нет. Но это они. Всё сходится. Чего ты, Татев? И для тебя всё козырно. Борьба с терроризмом.

– С терроризмом, а не с нацпроектами.

– Но это они.

– Какой ты твердолобый. Если это БО, со своими деньгами твои хозяева могут проститься. Списать на форс-мажор. В усушку. В утруску. Сделать ручкой.

– Это вряд ли.

– И какие у них рычаги? Местные правоохранительные органы будут бесконечно благодарны, когда ты попросишь сделать у нацпроекта обыск. Или сам пойдёшь штурмовать? Их десятки человек по разным адресам, и даже если я найду тебе эти адреса – а я-то их как раз искать не буду, – то что ты один сделаешь? У Совы людей одолжишь? Подобрал себе Сова команду: что ни человек, то статья. Только штурмовать что-либо помимо коммерческих палаток так и не научились.

– Штурмовать – не моё дело по-любому, – говорит Расправа спокойно. – Моё дело – найти и ткнуть пальцем. Слишком много нестыковок в версии. И Зотов с ними никак не был связан, и вокруг мэра возня слишком странная… А больше всех в этом блудне не нравишься мне ты.

Полковник Татев молча улыбается. Расправа останавливается перед крупными осколками пивной бутылки прямо на дорожке, собирает их, выкидывает в бак, смотрит на свои руки, лезет за салфетками.

– И что будем делать?

– Что делали. Профильтруем город, на БО твою посмотрим… Нет, нет, посмотреть на них надо.

– …Знаешь, о чём я подумал?

– Нет.

– Вот и я не знаю.

Вечер Саша провёл, наблюдая, как Татев и Расправа играют в американку. («Ну она хоть жива осталась?» – «Конечно. А за что её убивать? Не блядь виновата, а тот, у кого хватило ума на ней жениться».) Утром на ресепшене ему вручили записку от Посошкова. Саша вскользь подумал, что давал профессору номер своего телефона, подумал, что тому, наверное, и звонить не с чего, и напоследок – что он уже сто лет в обед не получал написанных от руки сообщений. Почерк был мелкий, чёткий. В обращении содержалось слово «глубокоуважаемый». Посошков писал, что находится в полицейском участке по адресу Тракторная, 10 и умоляет своего единственного знакомого из благонадёжных удостоверить его личность. Оx, горе-то, подумал Саша и полетел удостоверять.