Читать книгу "Пора домой (сборник) - Яна Жемойтелите"

Когда они только поженились, в самую зиму, у нас в городе была выставка-продажа изделий меховой фабрики. Полковник Васильчиков вывел жену как будто бы на прогулку, они часто гуляли возле ДК, в котором и была эта выставка. Так вот, он сказал ей: «Давай зайдем, просто посмотрим». Зашли. Полковник Васильчиков выбрал шубу из французского мутона и попросил Лерочку примерить ее, тоже просто так, посмотреть, как она сидит на фигуре, он в юности увлекался портновским ремеслом, поэтому глаз у него был наметан. Лерочка примерила. Полковник одобрительно кивнул и, ни слова больше не говоря, купил для нее эту шубу. Тогда она расплакалась прямо в этом ДК, не смогла сдержаться, именно потому, что к ней никто никогда вот так не относился, как он…

Полковник Васильчиков в свою очередь оказался единственным человеком, который плакал навзрыд на похоронах Валерии. Вообще, когда уходит старый человек – это не так уж страшно, это естественно, тем более если он давно отошел от общественной жизни и пробавляется заслуженной пенсией. А Валерию сопроводили на пенсию как раз после свадьбы. И не только потому, что теперь коллектив был за нее спокоен: есть кому позаботиться о старушке. Нет. Случилось еще кое-что. В больницу доставили мальчика пяти лет в критическом состоянии, нужны были срочная операция, дорогие препараты. А у матери денег не было. Откуда? Простая бюджетница, к тому же без мужа, дай бог, самой ноги не протянуть. Валерия вызвалась прооперировать мальчика просто так, без денег и дорогих препаратов. Не могла она понять, как же это теперь получается, что без денег человек не жилец. Ребенок тем более. Неужели можно сидеть сложа руки? На войне же оперировали без всяких наворотов, скальпелем одним обходились и спиртом… Оперировать Валерии разрешили, потому что мальчик все равно бы умер. Но она опять вытянула его. Радоваться бы? Почетную грамоту Есинской выписать? Премию вручить? Как бы не так. Вмешался Минздрав: это что же получается, что мы бесплатно всякую безотцовщину оперировать будем? Этак у нас все бюджетники бесплатно оперироваться захотят, а следом и бомжи. Ступайте-ка вы, Валерия Павловна, на заслуженный отдых. А мы вас с честью туда сопроводим, электрочайник подарим, чтобы коротали вы тихие семейные будни за пирожками с капустой, которые, кстати, вам здорово удаются…

Прошлым летом Есинская ощутила недомогание. Давление поднялось, шум появился в голове, и теплые дни не в радость. Полковник Васильчиков уговорил ее подлечиться в горбольнице, отлежаться немного, терапию пройти. Согласилась. Две недели вылежала и вроде пошла на поправку, опять попросила туфли на каблуках ей принести, а еще – бигуди. И вот как-то вечером, когда она в палате перед сном бигуди крутила, две медсестры слишком громко переговаривались в коридоре: «Кто эту старую каргу госпитализировал? Еще в отдельную палату. Зачем? Все равно ведь скоро копыта откинет…» На следующее утро, когда полковник Васильчиков принес жене яблоки и апельсины, она спросила, откуда фрукты, блокаду ведь еще не прорвали. Потом, будто опомнившись, спокойно произнесла, что время ее истекло. Как ни печально, она была права – в том смысле, что ей не стоило оставаться в мире, который покинули ценности минувшей эпохи. Их смыло потоком времени, и в данном случае это не просто красивый образ, мол, все кануло в Лету: ценности эти засосало в урчащую бездну, подобную чреву городской канализации.

И тогда, на поминках, странное было ощущение, что мы потеряли что-то гораздо большее, чем просто старого человека.

Сентябрь 2009

Рожденные летать

Пролитый утром чай застыл на клеенке подобием географической карты, навевая школьное впечатление огромности мира. Реальный мир скукожился в габаритах квартирки, теснота которой оставляла единственный выход: вниз, с десятого этажа… В мыслях это было легко: дернуть раму, подставив стул, влезть на подоконник, а там… Голый асфальт, растекшийся внизу, казался казенным и неуютным даже для смерти. Но как еще, как? Если бы найти легкий способ уйти из жизни, чтобы только не калечить тело. Без боли, без крови и предсмертных судорог, когда тело станет непременно сопротивляться тому, что он задумал совершить над ним.

Матвей Журба конспектировал свои мысли по учительской привычке. Математика получалась простая: ему сорок семь лет, жена, трое детей… Эти малые, в сущности, величины раздувались до огромных размеров, цифры отказывались подчиняться логике, они открыто предавали. Тогда приходили слова, с которыми он до сих пор бывал не в ладу. Прежде цифры были бесстрастны, а слова норовили больнее ужалить. Теперь он пытался ухватиться именно за слова, одеть их плотью яркое нежелание жить, произраставшее из нелюбви:

«Сколько же я претерпел унижений!.. Дети, неустроенность с жильем, материальный недостаток, ее недовольство всем и вся, да еще самое страшное: постоянные оскорбления. Ну и, конечно, у меня головные боли, сердце, желудок… Почему терпел? Боялся бросить детей, боялся третий раз жениться. Несмотря на все унижения, был верен жене. Тешил себя только тем, что вот вырастут дети и я все равно ее оставлю. Старость доживать с ней невозможно будет. Лена втайне от мамы успокаивала меня. Потом подросла Катенька, подойдет и тихонько на ухо: «Папочка, успокойся, папочка…» Года четыре назад жена забеременела. Катенька была маленькая, но я согласился на рождение еще одного ребенка, несмотря на упреки: в сорок лет рожать стыдно и т. д. Не я виноват, что ребенок не родился, случился выкидыш. Конечно, мы все переживали. Но вот тут-то и началось. Предела надругательства надо мной уже не существовало: почему я допустил такое? Она хамила в открытую…»

Матвей прервался, осознав, что просто изливает на бумагу свою обиду вместо анализа ситуации, хотя анализировать в сущности было нечего: не состоялась жизнь. Не состоялась! Но почему? Ведь он старался жить по совести, простодушно. Даже тогда, когда разводился с первой своей женой, которая оказалась законченной пьянчужкой, невзирая на ранний возраст, и все его романтические порывы по спасению молодой заблудшей души пустили пузыри. Он ничего не мог поделать с женой, которая, набравшись сразу после рабочей смены, валялась в подъезде, не в силах доползти до квартиры. Ушел, оставив ей эту неразменную квартирку в бараке, судиться из-за которой было откровенно стыдно. Потом мыкался по общагам, встретил Марину, опять женился. Может быть, он слишком наивно принимал обстоятельства жизни: нравится женщина – женись?..

Марина была девушка видная, ладная. Однако дело повернула так, что он сразу ощутил себя ущербным: ты разведенный! И детей рожала как будто ему назло. Он ощутил это, принимая у ворот роддома своего первенца Федьку: на, воспитывай! Потом родилась Лена, потом Катенька… И он старался, тянул детей на закорках в садик, провожал в школу, помогал делать уроки. Да и как могло быть иначе? Теперь у Федьки своя отдельная жизнь, и слава богу. Ленка скоро окончит школу, остается Катенька…

Не в силах созерцать в окне спокойствие вечера, таившее обман, Матвей еще записал в дневник, что несчастье всех живых тварей в том, что они не могут самовольно прервать трепыхание жизни, а насильственное умерщвление всегда болезненно.

Последнее время, наблюдая в школьном дворе разномастных котят, которые лезли из всех щелей в преддверии лета, Журба не переставал удивляться, кто же так искусно раскрасил их, каждого в своей манере, прочертив полоски и ляпнув пятнышки. Зачем? Будто из чистой забавы. Но ведь природа слишком рациональна. Матвей уверился в этом, когда Марина после выкидыша потеряла несколько зубов, отчего ввалились некогда ядреные щеки, да и сама она увяла, сделавшись будто ниже ростом.