Читать книгу "Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе"

Такой маневр, будучи вынужденным, мог вместе с тем принести Временному правительству определенные политические дивиденды. Он мог подчеркнуть «революционность» правительства в глазах масс и тем укрепить его положение. Не исключено, что в этих демагогических целях Керенский (как министр юстиции и «генерал-прокурор») рассматривал даже возможность некоего показательного суда над бывшим императором[160]. Еще 4 марта была создана не раз уже упоминавшаяся нами Чрезвычайная комиссия «для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц старого строя». В сферу ее деятельности предполагалось включить и расследование о «темных силах», подозревавшихся в германофильстве и стремлении к сепаратному миру с Германией. Эта часть следствия не могла не коснуться и самих Романовых, особенно Александры Федоровны, которую открыто подозревали в «измене». Подозрения эти росли. В первых числах марта в штабе одного из батальонов 1-го стрелкового полка (дислоцировался в Царском Селе) было получено сообщение о том, что бывший помощник начальника военно-походной канцелярии Николая II капитан Ден хочет вывезти из Екатерининского дворца какие-то ящики. Командир батальона капитан Аксюта приказал прапорщику С. Лабенскому взять грузовик, 3 стрелков, немедленно ехать в Екатерининский дворец, арестовать Дена и привезти ящики в батальон. Только после решительного требования Лабенского Ден передал солдатам 4 многопудовых несгораемых ящика с документами и ключи к ним. Эти ящики (вместе с Деном) переправили в канцелярию батальона, где и открыли. Позднее, уже в июле 1917 г., Лабенский на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии показал, что, как он слышал, «в ящиках заключались документы, касающиеся русско-японской войны, нынешней, шифры Николая Романова, телеграммы его и, кажется, телеграммы Вильгельма»[161]. Эти «как слышал» и «кажется» оставляют вопрос о содержимом «деповских ящиков» совершенно открытым… Но имеется документ, свидетельствующий о том, что министр юстиции Керенский проявил к ним повышенное внимание. В предписании на имя капитана Аксюты приказывалось доставить «4 железных ящика, содержащие секретные документы», в его личное распоряжение. Ящики следовало везти на автомобиле под охраной, ключи к ним держать в «запечатанном конверте»[162]. Согласно этому распоряжению, ящики и ключи были доставлены в здание министерства юстиции и сданы караульному начальнику, что официально засвидетельствовал он сам (ефрейтор Параничев) и чиновник министерства Сомов[163]. Арестованный капитан Ден в Петроград не явился. Он заявил, что болен и ему разрешили остаться в Царском Селе, взяв с него подписку о невыезде. Но через несколько дней Ден скрылся…

Что было в ящиках и куда они делись из министерства юстиции – мы не знаем. Но важно другое: история с ящиками (как и доходившие из Царского Села сведения о том, что там жгут какие-то бумаги) усиливала подозрения и настораживала. Расчет на обнаружение каких-то компрометирующих Романовых документов, кажется, становился обоснованным. А это укрепляло идею возможного суда над бывшим царем…

Однако эффективность «антицаристского» замысла некоторых министров Временного правительства могла проявиться лишь в том случае, если бы оно в вопросе о судьбе Романовых перехватило инициативу у Петроградского Совета и предупредило его вмешательство.

7 марта Временное правительство приняло постановление, пункт 1 которого гласил: «Признать отрекшегося императора Николая II и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село»[164]. Но постановление это, действительно приведшее к аресту Николая и Александры Федоровны, отнюдь не означало окончательной ликвидации плана отправки Романовых в Англию. Он только откладывался, и, как мы увидим дальше, вплоть до конца июня Временное правительство не прекращало закулисных переговоров о его реализации в подходящий, благоприятный момент…

Первой аресту подверглась находившаяся в Царском Селе императрица. Осуществил эту миссию тот самый генерал Л. Г. Корнилов, который в августе 1917 г. возглавил контрреволюционный мятеж, а после Октября встал во главе белогвардейской Добровольческой армии. Напомним, что еще 2 марта Корнилов по просьбе Родзянко и с согласия генерала Алексеева был назначен царем (до отречения) командующим Петроградским военным округом (вместо отозванного в Могилев генерала Н. И. Иванова) и 5 марта прибыл с фронта в Петроград. Буржуазная пресса рекламировала его как «первого революционного командующего округом», и, по-видимому, для поддержания этого «образа» военный министр Гучков и приказал Корнилову лично арестовать бывшую императрицу[165].

7 марта Корнилов назначил полковника Е. С. Кобылинского, служившего в лейб-гвардии Петроградском полку и после ранения лечившегося в царскосельском госпитале бывшей императрицы, начальником Царскосельского гарнизона. Одновременно комендантом Александровского дворца – резиденции Романовых – был назначен ротмистр Коцебу, принадлежавший к аристократическим кругам; его брат долгое время состоял адъютантом великого князя Николая Николаевича. Монархистам Кобылинскому и Коцебу поручалась охрана бывшего монарха и его супруги. Утром 8 марта Корнилов, его начальник штаба генерал Рубец-Массальский, Кобылинский и Коцебу прибыли в Царское Село. Приказав всем «остаться за дверью», Корнилов вошел к Александре Федоровне и объявил ей об аресте[166].

В интервью, опубликованном в газетах (например, в «Русской воле»), Корнилов изображал эту акцию в «революционных» красках: рассказывал, как он «сурово» объявил правительственное распоряжение и как «билась в истерике» императрица. Но, по свидетельству некоторых придворных, дело обстояло совсем иначе. Корнилов держался с большой светскостью, уверял, что арест – чисто предупредительная мера, действующая только до момента предстоящего отъезда в Англию и т. п. В ответ Александра Федоровна выразила надежду, что Корнилов понимает ее положение, так как сам долгое время был лишен свободы, находясь в австрийском плену[167].

7 же марта Временное правительство направило в Могилев за отрекшимся императором четырех своих комиссаров: А. А. Бубликова, С. Ф. Грибунина, В. М. Вершинина и С. А. Калинина.

Ставка устроила Николаю Романову торжественные проводы. В помещении дежурного генерала были собраны офицеры, к которым отрекшийся царь обратился с прощальной речью. В ней, между прочим, он подчеркнул, что решение об отречении принято им «бесповоротно». Это дает основание думать, что во время пребывания Николая в Могилеве (после приезда из Пскова) среди чинов Ставки могли вестись какие-то разговоры о «незаконности» отречения, о его отмене и т. п. Конечно, в Ставке существовали антицаристские настроения, вызванные раздражением против Распутина, Александры Федоровны, слухами о сепаратном мире и т. д.[168]Так, явно в угоду им Алексеев почти сразу же удалил из Ставки Фредерикса и Воейкова, подозревавшихся в принадлежности к «немецкой партии». Тем не менее, верно также и то, что дофевральский критицизм многих генералов и офицеров в отношении Николая II и его окружения начал быстро таять уже в первые дни революции, когда им становилось ясно, что события приобретают совсем не тот характер, какой бы им хотелось. По воспоминаниям очевидцев, во время прощания Николая с офицерами Ставки раздались рыдания, один офицер-конвоец упал в обморок, с другим случилась истерика[169]. И это отнюдь не «живописания» оставшихся у разбитого корыта монархистов. Сцена прощания Николая Романова в Станке идентично описывается разными мемуаристами.