Читать книгу "Дрезденские страсти - Фридрих Горенштейн"

Позднее, разговаривая со мной, Путешественник заметил, что приглашение Купца на антисемитический конгресс было ошибкой. Этот из тех простых, славных, может, русских людей, с которыми можно поговорить о жидах за блинами, но которых нельзя привлекать к серьезному решению еврейского вопроса. Я согласился, что Купец, конечно, в культурном отношении – натура невежественная, но его, пусть простонародное, знание экономических проблем интересно в плане разбираемого вопроса. И действительно, если капитал показывает опасность евреев для человечества, то аграрные, сельские проблемы показывают к тому же их, евреев, бесполезность…»

IX

Остановимся и мы на аграрных проблемах России, которые в конечном итоге изменили ее социальный строй. Крепостное государство всегда чувствовало неприязнь к торговле и ремеслам, а если и вынуждено было прибегать к ним, то с отвращением. Единственно полезным трудом считалось земледелие. Как верно сказано в одной из статей: «Замкнутое крепостное хозяйство покупки для производства не знало, оно знало лишь покупку для потребления, покупку, требующую денег и не возвращающую их. Торговец и ремесленник для него поэтому наймит, живущий богатством деревни. Исключение делалось для экспортной торговли, потому что она приносила помещику деньги». Поэтому небольшая часть состоятельного, способного к торговле еврейства привлекалась помещиками ради коммерческих прибылей, привлекалась к торговле сельхозпродуктами. Все это более или менее известно. Гораздо менее известна тяга еврейских масс, особенно из бедноты, к земледельческому крестьянскому труду и многочисленные указы и контруказы правительства на этот счет. Еще в 1802 году под руководством поэта и государственного деятеля Державина был создан комитет для приобщения евреев к единственно производительному, по понятиям феодально-крепостной эпохи, труду – земледелию. Занятие земледелием требует, как правило, традиций, передачи навыков из поколения в поколение, в отличие от труда городского, и известно мало случаев перехода городского – русского ли, немецкого ли, иного ли – населения из городов и приобщения его к сельскому труду, хоть обратный процесс перехода от сельского труда к городскому весьма распространен. Тем не менее положение еврейской бедноты было так тяжело, что она с готовностью соблазнилась тридцатью десятинами земли, которые ей обещали, готовая даже ехать в малонаселенные южные и юго-восточные губернии для занятий крестьянским трудом. Но насаждение свободного крестьянского труда не было в интересах дворянства, в крестьянскую же общину евреев не принимали вовсе. Поэтому, когда последовал контруказ о выселении евреев из деревень, мотивируя это все тем же шинкарством и спаиванием евреями крестьян, триста тысяч душ, примерно столько же, сколько было изгнано в свое время из Испании, триста тысяч оказались совершенно бездомными «по неимению земель ни помещичьих, ни казенных, на коих можно было водворить шестьдесят тысяч семейств, не имеющих никакой собственности. Города и местечки могут приютить только часть выселяемых евреев. К тому же во многих местечках – как доносил министр внутренних дел Кочубей – нет ни промыслов, ни торговли и других к пропитанию способов, и поэтому евреи, не допускаемые в деревни, бродят и скитаются».

Совершенно ясно, что триста тысяч чисто физически не могли заниматься шинкарством. Но к занятию шинкарством и проблемам спаивания народа мы еще вернемся. Что касается занятий евреев земледелием, то, когда в 1835 году у правительства вновь возникла идея воспользоваться евреями для земледельческого труда в Сибири, бедная, обездоленная еврейская масса откликнулась на это сразу же, а многие просто пустились в путь на собственный риск. И снова последовал контруказ, очевидно, из-за боязни «объевреить» Сибирь. Ту самую Сибирь, которую волжский разбойник Ермолай, известный по кличке Ермак – Мельничный жернов, используя против местного населения незнакомое ему огнестрельное оружие, во искупление своих грехов перед Москвой за прошлые грабежи, вместе со своей шайкой превратил в исконно русскую землю. Так обстояло дело с еврейским земледельческим трудом. Еврей-ремесленник (кстати, при кочевом образе жизни передаваемые по наследству ремесла требуют не столько физических сил, сколько умения и способности быть использованными в любой местности, а это именно ремесла сапожников, портных и т.д.), итак, еврей-ремесленник или мелкий торговец имели мало шансов стать в короткое время заправскими землепашцами, но нужда в черте оседлости гнала их, и всякий раз они убеждались, что христианская проповедь «о нравственном перевоспитании людей бесполезных» лишь укрывала полный произвол в обращении с евреями, при этом настолько самоуверенный и наглый произвол, что, казалось, коренному (читай, захватившему эти участки Божьей земли огнем и мечом) населению этот произвол был дарован небом.

А как же шинкарство, как спаивание евреями народа? Федор Достоевский, писатель, утверждает, что евреи-шинкари спаивали русский народ. Тюгенбах-Росбах, барон, то же самое утверждает относительно немецкого народа. Но киевский губернатор граф Гудович, который специально организовал комитет по изучению этой проблемы, имеет на данный счет иное мнение. О еврее-шинкаре он сообщает: «Шинкари не имеют насущного с семействами их пропитания, поелику, по здешнему обыкновению, шинкарю платится из прибылей от продажи вина самая превосходная часть десятая, а по большей части – пятнадцатая». А где же остальные девять десятых или четырнадцать пятнадцатых прибыли? На это даст ответ все тот же авторитетный комитет, созданный киевским губернатором. «Доколе у белорусских и польских помещиков (добавим, и иных дворян-винокуров) будет существовать теперешняя система экономии, основанная на продаже вина, доколе помещики не перестанут, так сказать, покровительствовать народному пьянству, дотоле зло сие, возрастая год от года, никакими усилиями не истребится и последствия будут все те же, кто бы ни был приставлен к продаже вина, еврей или христианин». Надо лишь добавить, что и подбор евреев-шинкарей велся, конечно, не международным еврейским кагалом, а самими же христианами-винокурами и предпочтение делалось тем, кто ради пропитания готов был на любую аморальную верную службу.

Нужда вообще была уделом подавляющего большинства еврейского населения. Когда же нужда становилась всеобщей, когда те или иные губернии России поражал голод, положение евреев становилось ужасающим, может, еще хуже, чем при погромах. Создаваемые земством и прочими общественными организациями комитеты помощи голодающему населению в основном проявляли полное равнодушие к гибели, к вымиранию целых семей, целых местечек. Брошенные на произвол судьбы, евреи бродили, как описано в либеральной газете тех лет, «по полям, ища пропитания наподобие голодных собак, они целыми массами питались кочерыжками, брюквенной и картофельной шелухой и умирали тысячами от тифозной горячки». Здесь асемитизм, полное безразличие к судьбе евреев со стороны земства, проявлял себя не менее жестоко, чем обычный, знакомый всем антисемитизм – вражда к евреям со стороны крепостника-консерватора. Но и в обычные, бытовые, то есть никакими крайними бедствиями не отмеченные, годы положение основных слоев еврейского населения было на границах нищеты. У еврея была отнята возможность стать не только крестьянином, но и пролетарием, ибо он был лишен самого важного для фабричного рабочего вида свободы – свободы передвижения. Еврейский ремесленник, запертый в черте оседлости, постоянно оставался без работы. Еврейский мелкий лавочник-торговец по сути был все тем же полунищим. Вот описание одного из французских комитетов по изучению бытового положения евреев в России: