Читать книгу "Аустерия - Юлиан Стрыйковский"

Пастух посмотрел на луг и обрадовался: «Да ведь я могу для Тебя пару раз перекувырнуться». И пастух встал на голову, и перекувырнулся, и так долго кувыркался, что потерял сознание, и упал на землю без чувств, и лежал тихо, пока не пришел в себя. А когда пришел в себя, опять взялся за свое: «Создатель мира, Ты, наверно, смеешься над простым пастухом. Но я уже ничего больше не умею».

И ВСПОМНИЛ…

И вспомнил, и сказал. «Вчера ночью помещик выдавал свою единственную дочь замуж, он созвал гостей, закатил пир, а слугам сказал: веселитесь, ешьте и пейте, — и на память дал каждому по серебряному грошу. Этот серебряный грош, что я держу в руке, я даю Тебе, Создатель мира. Ты сотворил небо и землю, горы и овец, владельца овец и еврейский народ. Не побрезгуй простым пастухом, возьми у меня этот серебряный грош». И пастух протянул руку к небу. Стоит и ждет.

И ВЫСУНУЛАСЬ…

И высунулась рука из-за тучи, и взяла серебряный грош. Пастух потерял сознание и упал на землю без чувств, а когда пришел в себя, громко запел: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!»

— Ай! Ай! Ай! — вскричали хасиды.

— Меня дрожь пробрала.

— Ай! Ай! — передразнил кричащих кривобокий хасид, у которого одно плечо было выше другого. — Вы хотя бы поняли намек?

— Поняли! Поняли!

— Могу поспорить, что наиглубочайшей глубины ни один из вас не видит. — Кривобокий хасид встал. — Кто мне скажет, почему это было не что иное, а рог? Ведь у простого пастуха могла быть простая свистулька. Никто не знает? Так я вам скажу. Это был рог, который ему дал на время Мессия. Мессия должен прийти за рогом, иначе ему нечем будет возвестить о воскрешении. Мертвые ждут, когда затрубит рог, чтобы встать из могил и успеть на пир, который Мессия задаст всем праведникам. А почему пастух поет? Это знак, что на пир к Мессии придет первосвященник Аарон, брат Моисея, нашего учителя, и будет петь псалмы царя Соломона. Но можно спросить, почему именно Аарон? Это знак, что вместе с людьми восстанет из мертвых Храм в Иерусалиме, где священники пели и играли на разных инструментах. А почему пастух кувыркался? Это знак, что на пир придет пророчица Мириам, сестра Моисея, нашего учителя, и будет танцевать. Это знак, что радость и веселье пребудут отныне среди сынов Израилевых вечно. И скажем аминь!

— Аминь. Аминь. Аминь.

— Веселье и радость! Веселье и радость! — запел юнец с едва пробившимся пушком на лице и под столом оторвал ноги от пола.

— Внезапно вскочил мальчик с бледными впалыми щеками и огромными, на пол-лица, глазами. Голос у него дрожал. Он сказал, заикаясь:

— Цадик мне позволит? Не рассердится?

— Ты о чем? Что ты опять хочешь сказать? — подскочил к нему рыжий.

— Не сердитесь на меня… Не сердитесь…

— Ну, рассказывай! Посмотрим!

Мальчик локтем загородился от рыжего:

— Когда… когда Мириам… будет танцевать… она… она… это значит… — Он еще больше побледнел и запнулся. Не мог перевести дыхание.

— Начинается! — сказал рыжий. — Опять тебе снилась женщина, тьфу, голая женщина, блудница! Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу! Дай стукну тебя по затылку, не то, упаси Бог, задохнешься! Прочь, бесстыжая! Вон! Ну что, ушла?

В дверь просунулась голова Явдохи.

— Чего надо? — спросил старый Таг.

— Ксёнз прийшел. Ждэ.

— Боже! — Старый Таг выбежал из залы.

Ксендз-законоучитель ждал во дворе.

— Добрый вечер, — протянул руку.

— Что случилось? — спросил старый Таг.

— А у вас здесь что?

— У меня лежит убитая девушка.

— Знаю. Я не о том. Эти крики… Плакальщицы ваши, что ли?

— У нас нет плакальщиц. Неужели отец верит в такие вещи?

— А что там? Еврейский кагал?

— Не понимаю.

— Кто там у тебя?

— Спросите, кого там нет. Ноев ковчег.

— Хорошо сказано. Но кто все-таки?

— Хуже всего, что там женщины и дети. Что с ними сделаешь?

— Обязательно нужно так кричать?

— Это не дети кричат и не женщины. Там те самые… сильно верующие, они криком отгоняют дурные мысли.

— Нашли время изгонять бесов!

— Да.

— Что да? Из-за этих глупцов пострадают невинные.

— А они, по-вашему, виноваты?

— Не лови меня на слове. Я старше тебя. Заслужил какое-никакое уважение. Хотя бы из-за возраста.

— Я вас уважаю. Да на сколько там отец старше, на два года?

— На сколько бы ни было! Но об этом надо помнить.

— Я помню, помню. Когда-то это, может, и имело значение. Но сейчас?

— Именно сейчас!

— Ээээ! Отец всегда выглядел моложе меня, и сейчас тоже. И здоровее был, чем мы все. Еврейские дети слабенькие, умирали. У евреев детей нет, у них сразу жиденыши.

— Ну, ты философ!

— Отец помнит, сколько нас было в доме?

— Не сосчитать!

— Да. А осталось двое. Я да сестра. Но и она после того, как вышла замуж, умерла, да благословенна ее память.

— Память… благословенна… так по-вашему говорят. Разве она перед смертью не выкрестилась?

Старый Таг молчал.

— Да. Да. Прости. Ох, и хороша собою была. Упокой, Господи, ее душу. На свадьбу приглашала. Я помню. А я ей: да ты что, Мария, окстись! Ксендз на еврейской свадьбе! Я молодой еще был. Только-только принял сан.

— Нет. Вы тогда еще не были ксендзом. Потом только…

— Возможно… У меня уже все путается.

— Да что ж вы стоите, отец. Может, присядете?

— Нет у меня времени рассиживаться. Я приехал тебя забрать. Понятно? Вместе с невесткой и внучкой.

— А что случилось? Что за опасность?

— Иди скажи им, чтоб оделись, и пусть захватят самое необходимое, понял? Я приехал на дрожках. В городе страшная заваруха.

— Что значит заваруха?

— Это значит, жидов будут бить.

— Кто будет бить? За что?

— Знаешь, где русинский магазин «Народна торховля»? Там расположился русский комендант. Может, даже генерал, не знаю. У входа два солдата, штыки кверху. Меня-то не вызывали, а вот приходского ксендза и греко-католического священника вызвали, и еще старосту, и бургомистра Тральку, а городского раввина тоже не вызывали. Что это значит? Теперь понимаешь?

— Куда отец хочет нас забрать?

— К себе.

— Что, правда уже так плохо?

— Я ведь сказал: в городе заваруха.

— Я сразу так подумал. Уж если сам ксендз ко мне пожаловал, значит, что-то стряслось.