Читать книгу "Концерт "Памяти ангела" - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Кераз так разобиделся, что с той поры беспрестанно смолил темные «голуаз» без фильтра и потягивал альпийский полынный ликер.

Пары алкоголя уже почти отогнали назойливое видение, когда одно событие вновь напомнило о нем старику.

Спустя десять лет, когда из озера спустили воду, чтобы прочистить дно, были обнаружены два трупа. На илистом ложе покоились два сплетенных тела, свернувшись клубком, как близнецы в чреве матери.

Никто так и не узнал, кто они были. Зато рабочие, обнаружившие скелеты, были так поражены их сходством, что высокий скалистый мыс, напротив которого погибли эти двое (тот самый, где сидел папаша Кераз, присутствовавший при их последней попытке спастись), назвали скалой Каина и Авеля.

ЛЮБОВЬ В ЕЛИСЕЙСКОМ ДВОРЦЕ[8]

Не успела она вернуться домой, спасаясь бегством от улиц, как уже из своих четырех стен ей опять захотелось куда-нибудь уйти. С каждым днем мучения усиливались: нигде она не чувствовала себя хорошо.

Она обвела глазами комнату, ища хоть что-то — предмет обстановки, картину, какую-нибудь вещь, — что могло бы ее поддержать, придать уверенности, связать с прошлым. Напрасно. Апартаменты, обустроенные под крышей дворца, являли собой исчерпывающее свидетельство хорошего вкуса: все — от мельчайших лепных деталей до обивки кресел — было продумано одним из лучших современных дизайнеров; стоило передвинуть кресло или бросить яркий свитер на то сочетание бежевого и цвета лимонного дерева, и это разрушало гармонию; любое проявление другой, внутренней жизни, отличной от навязчивой идеи художника, превращалось в ругательство, в кричащую непристойность. В этой обстановке, вроде бы созданной для нее, она постоянно чувствовала себя посторонней.

Решив не зажигать свет, она присела на свой диван, как будто была в гостях.

День был пасмурный, блестели одни только полированные крышки серебряных шкатулок. За окнами мягко падал снег. С улицы слышался ватный, приглушенный гул проносившихся машин.

Катрин подумала, что ее жизнь похожа на воскресный вечер, долгий, сумрачный, полный каких-то неясных надежд, смутных сожалений, когда неодолимая горечь не дает насладиться и тем малым, что осталось пережить.

От нечего делать она взяла журнал, оставленный для нее личной секретаршей. На обложке красовался ее собственный портрет с мужем, с подписью «Идеальная любовь».

Она с улыбкой склонилась над журналом. Лицо у нее было изящное, тонкое, полупрозрачное, как фарфоровый бисквит.

— Идеальная любовь… Какое богатое воображение!

Кончиками пальцев с красными ногтями, цвета красносмородинового желе, того раздражающего немудреного цвета, в какой красят автомобильные кузова, Катрин перелистывала самый популярный во Франции еженедельник, этот сборник сплетен, который никто никогда не покупает, но волшебным образом оказывается, что все его читали, где фотографии их супружеской пары вольготно расположились на нескольких страницах. Под каждой фотографией была подпись в духе заголовка репортажа «Идеальная любовь». Они с Анри улыбались в объектив, взявшись за руки, плечом к плечу, приветливые, чистенькие, холеные, поставленные или, точнее, вставленные в безупречный интерьер президентских апартаментов.

«Красивы ли мы?» — задумалась Катрин.

Она затруднялась ответить; глазом, ставшим профессиональным за двадцать пять лет жизни в политике, она видела, что фотографии отличные, но вот они сами? Конечно, макияж скрывал их недостатки, ретушь подчеркивала достоинства, на каждом была одежда к лицу. Да, они перехитрили беспощадное время, они выглядели прекрасно, соответствовали своему образу, но вот были ли они красивы?

«Если бы я впервые встретила эту пару, понравились бы они мне?»

Трудно сказать. Как только ей удавалось забыть, что речь идет о них самих, она видела чету власть имущих, двоих людей, вознесенных властью над другими. Как ни странно, это не вызывало у нее симпатии. Несмотря на взлет по социальной лестнице, в ней продолжала жить студентка Академии изящных искусств, выбравшая нонконформизм и бесперспективную специальность, строптивая девчонка, предпочитавшая питаться одними макаронами, но не подчиняться родителям, свободная женщина, познакомившаяся с Анри в баре неподалеку от «Ассас», не думавшая тогда, что эта встреча будет иметь продолжение. Двадцать пять лет спустя эта богемная студентка оказалась закованной в цепи известности, обездвиженной в образе официального лица — госпожи Морель, первой дамы Франции, супруги президента республики, пришпиленной к бархату в золоченой раме Елисейского дворца.

«Во всяком случае, ясно одно: что с этой особой на фотографии я бы знаться не стала».

Она судила себя без всякой жалости: костюм, сшитый на заказ из скромной с виду, дорогой ткани, туфли на высоком каблуке, но вместе с тем не слишком вызывающие, прическа, прочная, как шлем, полная достоинства осанка — как она обуржуазилась… Эта метаморфоза произошла с ней не сразу и против ее воли. Поначалу Катрин не слишком заботилась о вещах, которые носила: платья или рубашки с длинными юбками и индейскими безрукавками, пестрые, дешевые, которые она обыкновенно выкапывала на барахолке в рабочем районе, где она снимала мансарду, рядом с Северным вокзалом: разве что в оправдание своих пристрастий говорила иногда, что ей нравятся суровые ткани из хлопка, нравится ощущать на своем худеньком теле его легкие наслоения. Затем, уже при муже, по мере того как тот шел во власть, поднимаясь все выше и выше, ее небрежность в одежде стала привлекать внимание: в то время как сама она не придавала значения одежде, ее непринужденный стиль сделался поводом для обсуждений, вызывал целые дискуссии. Ее безразличие к моде было расценено как нарочитое, как рекламная тактика, избранная ее супругом. Когда заходила речь о госпоже Морель, обязательно начинали или заканчивали тем, как она одета, иногда с одобрением, но чаще всего с насмешкой. Чтобы положить конец всем этим шуточкам, ей пришлось сдаться на милость консерватизма, освободить свои шкафы от всех хипповых тряпок и повесить на их место наряды, созданные для женщин ее возраста и положения в обществе. Ради приличия…

«Приличие! Ты хоть слышишь себя, бедная моя Катрин, ты стала выражаться как дама с претензиями, убежденная, что одевается „прилично“. Эти кретины выиграли битву: они отравили мне мозг».

Она склонилась над фотографией, сделанной в холодном холле Елисейского дворца в тот момент, когда она принимала немецкого канцлера: она ненавидела женщину, которая стояла рядом с ним на фотографии. Разумеется, она выглядела безупречно, элегантная, приветливая, но ей была противна собственная улыбка, противна роль, которую она так хорошо играла, тщательно скрывая свою неловкость. Эту роль ей навязали против воли — роль жены политического деятеля: сначала она была женой депутата, затем депутата-мэра, потом министра, и с каждым шагом она утрачивала частицу свободы. После провала на выборах она сделалась женой главы оппозиции, и, как ни смешно, это было самое лучшее время. Наконец, несколько лет назад, как выстрел наповал: жена президента.