Читать книгу "Быть единственной - Людмила Белякова"

– Да уж, точно клещами, – охотно согласился Вадик. И продолжил: – Ну, она его родителям своим показала, они ж образованные…

– Ну, ну?

– Они и отсоветовали ей – сказали, психические отклонения через поколение передаются. Вовка – он, может, и нормальный, а вот дети его… Это как фишка ляжет. Могут больными на голову быть. А Татьянка – она девчонка послушная, домашняя…

«Да как же – поверю я! Просто увидела, что мы простые, не больно богатые, крепдешинов не носим – вот и отшатнулась».

– Татьяна предложила Володьке подождать со свадьбой. Вот они и ждут.

Ах, так беда только отступила! Они еще ждут… Маша огорчилась, но продолжила расспросы:

– И долго ждать собираются?

– Не знаю, мам. Я не вникаю.

– Так ты Володьку-то спроси, а?

– Он расстраивается очень, мама, я не буду. Сама спроси.

– Да как же я-то?

– А так же, мам, – едко, колюче, глядя ей прямо в глаза, отчеканил младшенький. – Ты все твердишь нам – я вам мать, я мать! Вот и спроси у него, раз ты нам мать. А?

Маша невольно отвела взгляд и отвернулась к раковине. Надо было что-то сказать…

– А… где он с этой… познакомился?

– На свадьбе у Ани Самойленко, – вяло ответил Вадик, и Маша услыхала, что он встал и вышел из кухни.

«Вот все и выяснилось! Такая же эта Танька, как и Самойленка – лишь бы под мужика залезть!»

Маша с удовольствием обругала этих бесстыдниц, хотя почувствовала смутно, что что-то в ее рассуждениях не вяжется – готовы-то они готовы, да только не подо всех… Но это не имело значения. Главное, очередная атака на ее спокойствие была отбита, сыновья были с ней. Но какие ярые сражения были впереди?

А то, хорошо это или плохо, что ее теперь за психованную держат, Маша и сама пока не знала.

Спросить у сына: «Как у тебя с невестой, когда заявление собираетесь подавать», – могло быть воспринято как некое подобие согласия, и Маша, разумеется, не стала этого делать. Сам скажет. Если не постыдится. А теперь они оба побоятся Машиных сердечных приступов. Не посмеют девок в дом привести. Так и будут жить они втроем, тихо, мирно… Истории этих пустячных юношеских увлечений позабудутся, а потом… Всем известно: или мужик женится до тридцати лет, или не женится вовсе. Ну да… Вот так и у Вадика с Вовкой будет. Поймут постепенно, что нет никого лучше мамы – главной и единственной женщины в их жизни. Да ведь уж и невест нетоптаных нет – прочно и удачно замужние не в счет, но таких немного. А остальные… Или разведенные, или вдовые, или те, кто ждет своих драгоценных из зоны. Все, как правило, с детьми. Конечно, у них в поселке таких вторичных, послеразводных семей было сколько угодно, но это все не то – для Машиного покоя почти безопасно.

А ведь были у них в выселковской бытности такие откровенно нелепые и неуклюжие ситуации с этими вторыми-третьими браками – смех сквозь слезы, да и только!.. Например, когда несколько семей, живущие по соседству, дом через другой, состояли в каком-то невероятно запутанном то ли родстве, то ли свойстве – черт ногу сломит разбираться.

Был, к примеру, в Выселках, которые сами по себе уже натурально сто первый километр от ближайшего приличного города, и свой «хуторок в степи», а именно Заовражье.

За довольно глубоким оврагом, по дну которого пробегал деловитый ручеек, жили в некотором отъединении от остальной деревенской коммуны три семьи. По молодости три парня с небольшим разбросом во времени женились на трех тамошних девицах. По лени, что ли, или из-за нежелания далеко уходить от родительских наследственных соток. Ну, понятно, с потомством не задержались, да и с шумными разводами тоже. Во втором, еще более счастливом браке тоже вскорости родилось по отпрыску – верно, каждый хотел доказать другим, что он способен найти что-то получше. Однако это заовражные семьи отнюдь не скрепило. Попереженившись по третьему разу, парочки с деторождением решительно завязали – видно, здоровьем поизносились к тому времени, да и траты на всю эту свадебно-разводную кадриль с последующим разделом имущества были немалые. А в сухом остатке вышло – и-их ты! – умереть не встать. Свилась в этом любовно-марьяжном хороводе наистраннейшая загогулина: ни одна баба не жила с тем, от кого рожала, и не один мужик не воспитывал своих детей, хотя у каждого алиментщика имелось по паре спиногрызов. В целом это особенного значения не имело – жили-то все рядом, в пределах прямой видимости, так что ни одному отчиму не было особенно вольно на чужое чадо руку поднять. А если какая-то из мамок была в дурном расположении духа, то для острастки можно было шумно попенять отцам ее детей на маленькие алименты, поскандалив напрямую, просто через оградку палисада в одну или в другую сторону. Так что общие дети воспитывались в умеренной строгости и никто не голодал. Были в этой вроде бы неуклюжей и невесть как создавшейся ситуации и другие положительные моменты. Ежели надо было забрать от выселковского сельпо чьего-то в стельку пьяного супруга, то подчас заовражные бабы шли на дело парочкой – кто кому состоял в родстве по детям. Солидарность эта была, понятно, чисто меркантильного свойства: насмерть замерзнет зимой придурок или паралич схватит его от перегрева – одна останется без прямого кормильца, хоть какого, другая – без алиментов. Но и доставалось за безобразие пьянице взашей и под ребра тоже с двух сторон – все по справедливости.

Одно время выселковские, относившиеся к заовражным как столичные жители к лимите – с легким, брезгливым презрением, настоятельно советовали им все-таки пойти на демографический рекорд и завести по третьему ребенку, дабы каждый производитель имел приплод от каждой женской особи. Заовражные мужики, даже относительно трезвые, за такие предложения лезли драться, да и бабы могли покорябать шутнику нос, поэтому довольно быстро эти подковырки прекратились. А может быть, все просто привыкли.

«Вот так, может, и мои привыкнут? Насмотрятся на других и привыкнут, поймут… Чего хорошего в этой семейной жизни-то? Бабы все вредные, денег от мужей требуют. Понарожают, и еще неизвестно от кого, а потом мужик корми эту ораву… А вот мама – она ж никогда ничего не требует – только чтоб любили ее и уважали. Разве это трудно? Нет. С мамой всегда лучше».

Постепенно Маша успокоилась – видно, хватило сынкам срамных историй с их девками и ее инфарктом, до которого они ее сообща довели. Правда, летом сыновья по профсоюзным путевкам на две недели уехали на турбазу, куда-то на Волгу, чем Маша очень возмущалась. Но потом сдалась: ну, правда, что тут говорить – мужикам под тридцать, а они нигде дальше родной Московской области не бывали.

Сыновья вернулись довольные, загорелые, даже какие-то незнакомые. Маша долго рассказывала им, как несколько раз у нее было плохо с давлением и сердцем. До вызова скорой дело, правда, не дошло, а надо бы… Сыновья попросили у нее прощения, и Маша их простила, вырвав обещание никогда ее не покидать – до самой ее близкой смерти.

До конца лета Маша дожила спокойно. Гром грянул в начале осени.