Читать книгу "В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина - Михаил Март"

— Вам это зачтется на страшном суде.

— Меня будет судить «тройка» черных ангелов с копытами, и приговор вынесут окончательный, обжалованию не подлежащий.

— Вы человек своего времени, Василий Кузьмич, а в разные времена складываются разные обстоятельства.

— Ну да. При Иване Грозном жили две примечательные личности. Одну звали Малюта Скуратов, а вторую — Федор Колычев. И тот, и другой были обласканы государевой рукой. Малюта стал палачом, а Федор мучеником. Но есть один очень интересный исторический факт. Во времена Грозного на царя тоже писали доносы, но относились к ним по-другому. Доносчика отправляли на дыбу и подвергали пыткам, во время которых он должен был доказать правоту своего доноса. Если донос оказывался клеветой, доносчика сажали на кол. Вот такие бывали порядки. Будь они у нас теперь, каждый задумался бы, прежде чем брать перо в руки.

— Писать или не писать — дело совести каждого.

— Совесть? Страх парализовал и совесть, и душу. Не напишешь ты, напишут на тебя. Чем больше доносов настрочил, тем больше себя обезопасил. Вам это и без меня известно, доктор Бох. Давайте говорить о насущном. В вашей больнице работает врач Горская. Что скажете?

Бохнач не успел и рта открыть, как в кабинет вошла хорошенькая женщина в белом халате с медкартой в руках, ямочками на щеках и совершенно невообразимыми, ни с чем не сравнимыми голубыми глазами. Небо в этих краях даже в редкую солнечную погоду выглядело бледнее.

Увидев генерала, она смутилась и покраснела.

— А вот и доктор Горская, моя правая рука. Белограй встал.

— Познакомьтесь — Варвара Трофимовна… Генерал опередил главврача и представился:

— Василий Кузьмич.

— Здравствуйте. Рада вас видеть и выразить огромную благодарность за помощь.

— Составьте список необходимых вам трав, Варвара Трофимовна, мы перешлем его в охотхозяйства, а к осени отправим самолеты за сборами.

— Неужели это не сон?

— Все в ваших руках.

Девушка еще больше смутилась и, извинившись, вышла.

— Теперь я догадываюсь, кому мы обязаны такой заботой о нашей скромной лечебнице.

— Итак, — прервал его генерал, — продолжим. Что вы о ней скажете?

— Хирург от Бога. Два года фронтовой практики сделали ее ювелиром. Хорошие знания в биологии и фармацевтике. Одним словом, универсал. Характер упрямый, твердый, настойчивый. Поначалу меня это смущало, но потом я стал у нее учиться быть твердым.

— Не дано вам это, доктор, с вашей добротой и жертвенностью…

— Это не врожденное, а приобретенное здесь, в лагерях, — покачал головой Бохнач. — Вы извините, что я говорю такие вещи вам. Видите ли, мне повезло, я сидел вместе с отцом Федором, священником. Мне, ученому, атеисту, коммунисту, чуждо все церковное. Но отец Федор не просто священник, он святой. Не знаю даже, какой смысл я вкладываю в это слово, скорее всего, не связанное с церковными понятиями. Ему удалось пройти через все испытания и сохранить любовь. Поразительно, ничто не смогло его сломить. Даже блатари, неоднократно пытавшиеся его погубить, не устояли перед силой духа этого человека. Головорезы и убийцы пересмотрели свою жизнь и закопали бритвы в мерзлую землю. Нет, никого он в веру не обращал, но его слово наполняло людей человечностью, рождало надежду.

— И как на это реагировало лагерное начальство?

— Молча. Им важен результат, а не то, каким методом его добиваются. За то время, пока мы сидели вместе, не случилось ни одного бунта, побега или убийства. Я был очень удивлен, узнав, что среди заключенных немало верующих. Они не дали в обиду священника, а потом необходимость в этом отпала. Отец Федор сам защищал слабых. Я благодарен судьбе, что она свела меня с таким человеком.

— Пахан в рясе?

Доктор поморщился. Он не оскорбился, а почувствовал горечь — похоже, генерал не встречал на своем тернистом пути ничего святого, прожил жизнь по волчьим законами, других не знал. Бохнач пожалел, что рассказал о Федоре.

— Вы меня не так поняли, — повернувшись лицом к окну, тихо сказал Белограй, будто прочел мысли врача. — Я уважаю людей, способных подавлять зло. Мне такие не встречались. Я существую как бы в скорлупе, за пределы которой невозможно вырваться по собственному желанию. А верить в чудо и царствие небесное человека заставляет страх.

Белограй замолк. Он долго смотрел в окно на кирпичный одно-этажный корпус с высокой трубой, из которой валил черный дым. Какие мысли могут рождаться в сознании человека при виде крематория?

— Как зовут священника?

— В миру Тихон Лукич Вершинин, — поколебавшись, ответил доктор.

— В нашем миру он лагерный номер. В каком лагере сидит?

— Дальше некуда. Самый край земли. Чокурдах.

— Тихое местечко.

— И питание сносное.

— Что, по-вашему, «сносное питание»?

— Щи из соленой нечищеной капусты с кочерыжками и овсяный кулеш без жиринки. Солдаты подстреливали колымских ворон, дожидающихся своей добычи на лесоповале, их мясо иногда шло в щи, для навара. Вполне приемлемая еда. А еще мы высаживали черемшу за зоной, и каждый получал пайку. Спасало от цинги.

— Почему бы повсеместно ее не высаживать?

— Хитрость есть. Семена надо закалять, иначе они не прорастут в мерзлой земле. Я два года экспериментировал, пока не добился результата. А семена одному армянину прислали в посылке, вместе с табаком. Если сделать семена морозоустойчивыми, то здесь и огурцы можно выращивать. Варя это уже доказала, обустроив парничок на чердаке.

— Горская?

— Она самая.

— Вот что, доктор, десять камер-одиночек к концу месяца будут заполнены. Медосмотр и лечение поступивших поручите Горской. Допуск к заключенным будет иметь только она, в сопровождении автоматчика.

— Они опасны?

— Нет. Горская найдет общий язык с этими людьми. В течение двух месяцев они должны обрести человеческое лицо, стать сильными и здоровыми. Завтра привезут двоих. Подготовьте помещение.

— Слушаюсь, товарищ генерал. Осмотрите больницу?

— Да. Только избавьте меня от туберкулезных «харчков».

3.

Вернувшись домой, Челданов застал жену за картами. То ли она гадала, то ли пасьянс раскладывала. В цветастом шелковом халате, с распущенными волосами, Лиза напоминала цыганку. Глубокое декольте выставляло напоказ соблазнительную впадину между пышными грудями. Она бросила на мужа мимолетный взгляд огненно-карих глаз, и ему показалось, будто кошка царапнула его по лицу. Сигнал сработал, и желание волочь жену в постель выветрилось, не успев превратиться в страстный порыв. Он разделся, подошел к столу, чмокнул жену в затылок и глянул на карты, выложенные столбиками. На каждой карте стояло имя и номер. Челданову показалось, что карт слишком много.