Читать книгу "Драгоценности Медичи - Жюльетта Бенцони"

Она подняла на него глаза, полные слез, потом опустила голову, выронив последний хлебец, и судорожно сжала руки:

– Почему вы так говорите?

– Потому что вы на самом деле изголодались, а в этом отеле подают довольно плотный завтрак. Так где же вы были?

– В зале ожидания на вокзале, недалеко отсюда. Вы понимаете, денег мне хватило лишь на то, чтобы купить билет на поезд и на омнибус до Пиккадилли. Тот, с кем я хотела увидеться, живет неподалеку... Я проходила мимо и увидела, как вы вошли...

– Хорошо! Давайте сначала пообедаем, а уж затем поговорим.

Пока оба – она уже не так поспешно, как хлеб, – поглощали лосося по рецепту маркизы де Севиньи, прославившего здешнюю кухню, он незаметно и не без восхищения рассматривал свою гостью. Несмотря на пережитые ею тяжкие часы, она сумела сохранить опрятный и свежий вид. Конечно, ей помогла в этом туалетная комната на вокзале Чаринг-Кросс, но тем не менее это был настоящий подвиг. Он убедился в этом еще больше, когда она наконец представилась: Жаклин Оже, родом из Дьеппа, двадцать три года, работала манекенщицей у Жана Пату. Три недели назад, во время показа мод на улице Сен-Флорантен, она познакомилась с Риччи, и тот сразу проявил интерес к ней, под предлогом будто она живой портрет его дочери, которая вот уже десять лет как умерла.

– Поначалу, – сказала Жаклин, – он показался мне чудесным. Он вел себя как настоящий отец и заявлял, что мне теперь не нужно тревожиться о будущем, поскольку всю заботу обо мне он возьмет на себя. И сразу приступил к делу! Он скупил для меня половину коллекции, которую я представляла, подарил мне вот эти часы, – добавила она, показав украшенный бриллиантами тоненький браслет на запястье, – велел мне выехать из комнаты на улице Батиньоль и поселиться вместе с ним в «Ритце». Он все готов был сделать для меня, и вы сами были свидетелем, как он пытался заказать мой портрет великому художнику, с которым вы обедали. Отказ привел его в ярость.

– Я вам верю: на следующий день после этой встречи дом Болдини загорелся, и его удалось спасти только чудом...

– Вы думаете, это он устроил пожар?

– Не он лично, а кто-то из его людей. Вы ведь познакомились с его окружением?

– Да. Я знаю секретаря, шофера и камердинера. Признаюсь, они мне совсем не понравились, особенно Агостино, камердинер. Он выглядит как самый настоящий злодей из кино. Тем не менее именно он посоветовал мне бежать и дал денег.

– Не так уж много, если вы не смогли снять номер в приличной гостинице.

– Он сделал, что мог. А что касается пожара в доме художника... Прежде я возмутилась бы, услышав, как вы обвиняете Риччи в причастности к преступлению, но теперь это меня не удивляет. И вы, возможно, правы.

– Что же произошло потом?

– Мы вернулись сюда, но в Лондоне не задержались. У вокзала Виктории ожидала машина, которая отвезла нас в Левингтон-Мэнор, недалеко от Оксфорда, куда Риччи и поместил меня, после того как в некотором роде похитил из дома моделей Жана Пату. Это красивый дом на берегу Темзы, отделенный от остальных огромным парком. Мне там совершенно не нравилось из-за общей атмосферы. Приезжало много мужчин, но ни одной женщины, и я поняла, что фактически это центр деловой активности Риччи в Англии. Некоторые из посетителей были англичанами, именно тогда я и встретила Дэвида Феннера. Он мне сразу приглянулся, и я ему тоже. Я наши отношения не афишировала, но думала, что мой «отец», быть может, благосклонно примет молодого человека, с которым сам связан, в качестве жениха. Между тем мы вернулись в Париж и там увиделись с вами.

В тот же вечер мы вновь сели на лондонский поезд, а из Лондона сразу поехали в Левингтон-Мэнор. Дэвид появился там на следующий день, и я должна сказать, что до меня донеслись отзвуки бурного объяснения. Я очень расстроилась, но мне удалось поговорить с ним до его отъезда, и именно тогда он дал мне свою карточку со словами, что если мне понадобится помощь... Остальное вы знаете. Риччи же был взбешен, а когда я попыталась заступиться за Дэвида, разъярился еще больше. Вот тогда-то он со злобой объявил мне, что не хочет даже слышать о нем и надеется, что мне не пришло в голову втюриться в него, потому что он сам хочет сделать меня своей женой. Да, да, добрый отец преобразился в жениха! Он сказал, что любит меня и что мы поженимся сразу после возвращения – очень скорого – в Соединенные Штаты. Напрасно я объясняла ему, что мои чувства к нему – а я действительно к нему хорошо относилась! – не имеют ничего общего с любовью. Он уперся: меня-де ожидает великая судьба, все мне будут завидовать, я получу великолепные драгоценности и в конце концов отвечу ему взаимностью. С этого момента он потребовал, чтобы я называла его Чезаре...

– А, та самая буква Ч, которая следует за Алоизием?

– Да. Насколько я понимаю, это его настоящее имя, второе он взял позже, чтобы больше походить на американца. Я очень старалась не доводить его до крайностей, но совершенно потеряла голову от страха, когда он позавчера объявил мне, что мы уезжаем через день, то есть сегодня, в Саутгемптон, где сядем на пароход. Я ничего ему не ответила, я просто онемела от ужаса. Чтобы успокоиться, я пошла прогуляться в парк. Наверное, подсознательно думала о бегстве. Вот тогда ко мне подошел Агостино. Он сказал, что я должна уехать, потому что в Америке со мной случится несчастье, я же ответила, что ничего другого и не желаю, однако не знаю, как это сделать. Он сообщил, что Чезаре будет отсутствовать до полудня, а потом спросил, умею ли я грести...

– Вероятно, у обитателей Оксфорда это вторая натура? – с улыбкой вставил Морозини.

Она несмело улыбнулась в ответ.

– К счастью, я умею, потому что родилась у моря. На следующее утро, когда Риччи уехал, Агостино посадил меня в лодку, которую ночью подогнал к границе парка. Я оделась так, как вы видите, потому что он посоветовал мне ничего не брать с собой, кроме сумки. Но я выбрала самую большую, чтобы спрятать небольшую шляпку. Агостино дал мне немного денег, и я спустилась на веслах по Темзе до Оксфорда, где бросила лодку и взяла билет на поезд...

– Почему, черт возьми, он это сделал?

– Я его об этом спросила. Он ответил, что делает это ради матери, которая была француженкой, как я. И еще он повторял, что не хочет для меня такой судьбы, как у других, но больше ничего не сказал. Впрочем, для разговоров момент был неподходящий. Я поблагодарила его и села в лодку.

Жаклин умолкла, чтобы воздать должное жаркому из ягненка, которое поставили перед ней. Альдо к своей порции не притронулся. Этот Риччи тревожил его все больше и больше. Предостережение камердинера, пусть и весьма загадочное, бросало дополнительный мрачный отсвет на портрет, который в черной краске, похоже, не нуждался. И, вспомнив про портрет, он спросил девушку:

– Если Риччи назначил отъезд на столь близкое время, каким образом сумел бы Болдини написать ваш портрет? Значит, ему пришлось бы задержаться в Париже?

– Вовсе нет! Он предложил бы художнику поехать в Оксфорд, а в случае отказа увез бы его силой. Он на это вполне способен.