Читать книгу "Леопард из Батиньоля - Клод Изнер"

Ночь пологом укрыла металлический остов, сотни зыбких огней зияли прорехами в плотной ткани мрака — в этот предрассветный час торговый павильон справа от церкви Святого Евстахия кипел жизнью: цветочная ярмарка была в разгаре. Жозетта Фату поздоровалась у входа с рябой Маринеттой — местной силачкой, достопримечательностью с фруктового рынка. Маринетта, дочь канатоходки, в свое время поколесила по стране в труппе бродячего цирка, выступала с акробатическими номерами и веселила народ в обличье бородатой женщины. Сейчас, разменяв седьмой десяток, она все еще играючи закидывала на плечи неподъемную корзину с яблоками.

— Эй, хрюшечка, пошустрей копытцами перебирай, торг уже идет полным ходом! — подмигнула Маринетта цветочнице. — А чего рыльце у тебя невеселое — беда какая?

— Нет-нет, у меня все хорошо, — выдавила Жозетта, изобразив жалкую улыбку, и заторопилась в павильон.

— Что-то не похоже, — проворчала циркачка, глядя вслед девушке, пробирающейся между охапками белых лилий и холмами фиалок.

— Солнце в букете! Лазурный берег в Париже! Дамочки, налетайте!

Цветочный рынок делился на «Ниццу» и «Париж», сюда привозили бережно упакованные плоды своего труда садоводы с юга, из Менильмонтана, Монтрёя, Вожирара, Ванва и Шаронны.

Жозетта немного расслабилась, страх отпустил — здесь-то она, по крайней мере, на знакомой территории, среди своих. До вчерашнего вечера девушка как-то держалась, но накопившаяся усталость в один миг обрушилась тяжким грузом, будто некая темная сила враз лишила ее способности сопротивляться. Однако не помирать же с голоду, надо работать. С тех пор как она стала арендовать за пять франков в неделю тележку для своего благоуханного товара и доплачивать в городскую казну четыре су за разрешение на «проезд», в кошельке почти ничего не оставалось. Каждый день Жозетта отправлялась подыскивать счастливое местечко и благоприятный час для торговли. На площади Мадлен покупатели нос воротят от простых цветов, им подавай изысканные букеты, а на площади Насьон рабочий люд, обремененный заботами о пропитании, разбегается по мастерским и потом угрюмо спешит домой — у них, у ремесленников, нет ни денег, ни времени на всякие пустяки…

Лучше всего дела шли у поставщиков «Парижа». Здесь в мгновение ока сбывали розы, камелии, гардении, белоснежные шары калины садовой. Южный говорок мешался с воровским жаргоном столичных окраин, бурная жестикуляция помогала в торгах за целые снопы мимозы и жасмина, нарциссов и гвоздик. Но Жозетта Фату этого не видела и не слышала, она покупала цветы механически, словно во сне, не думая о том, что делает. Убийство, произошедшее у нее на глазах ровно двадцать три дня назад, не желало исчезать из памяти. Перед мысленным взором цветочницы снова падал Леопольд Гранжан и маячила спина убийцы…

Пепельный рассвет уже готовился расцвести над городом всеми красками. Тощие бедняцкие жены рылись в гниющих возле рынка отбросах, надеясь найти помятые овощи, которые сгодятся на похлебку. Грузчик с красным поясом, прислонившись к фургону, хлестал вино из горлышка бутылки. В подворотне, как всегда, разбила походную кухню мамаша Бидош и уже раздавала миски рагу из говядины с фасолью собравшимся вокруг нее оборванцам:

— На вот, лопай, начини потроха горяченьким, не могу видеть, как кто-то голодает…

Жозетта вернулась к своей тележке. Переступив через носильщика, прикорнувшего на мешке у колеса, привычно разложила букеты. Рыночная суета и бодрый гул голосов в павильоне не смогли заглушить ее страх — Жозетте и сейчас казалось, что ее преследует тот самый мужчина, который вчера шел за ней по пятам. То есть вчера, заметив его на улице, она и не подумала сразу, что за ней следят, — просто утренний прохожий в надвинутой на лоб фетровой шляпе на миг привлек ее внимание, и всё.

А что, если он там, в рыночной толпе? Наблюдает за ней оттуда?..

Жозетта, поминутно оглядываясь, покатила тележку прочь от павильона. Сгорбившись, она торопливо шагала по ухабистым мостовым, напрягая руки, чтобы уберечь арендованное имущество от вмятин и царапин. Шагала, не останавливаясь передохнуть, — маленький неизвестный солдатик странствующего войска цветочников, в рядах которого были и такие, кто мог позволить себе потратить сразу франков восемьдесят, а то и сто на закупку цветов, но для большинства ежедневные траты в пять, десять, двадцать франков являли собой огромную сумму.

На площади Бастилии цветочница краем уха поймала обрывок разговора двух горемык:

— Ел нынче?

— Да уж накормили сухим горохом в приюте. Такой, знаешь ли, горох да в револьверы бы заряжать — человека убить можно.

Слова «человека убить» гулко отдались у Жозетты в голове. От ужаса перехватило дыхание. Панически заметалась мысль: «Убийца месье Гранжана! Он вернется! Он не оставит меня в живых!»

На улице Фобур-Сент-Антуан, сидя на мостовой, ревел в три ручья над разбитой бутылкой мальчишка. Жозетте невольно вспомнилось собственное детство, вернее, мать и ее бесчисленные кавалеры. Мужчины постоянно приходили в дом, и мать каждый раз выгоняла маленькую Жозетту на лестничную площадку, где та, съежившись на грязной ступеньке, вздрагивая от каждого шороха и зажмуриваясь, чтобы не видеть таящихся по углам чудовищ, сидела часами в тишине и темноте и дожидалась, пока уйдет очередной гость. Соседские мальчишки дразнили Жозетту, доводя до слез, языкастые кумушки звали Бамбулой, и девочка злилась за все эти унижения на родную мать…

Цветочница ускорила шаг, стараясь прогнать неприятные воспоминания.

Мать, больная, истощенная, всеми покинутая, перед смертью раскрыла ей тайну своего прошлого: она работала в Гваделупе на плантации сахарного тростника, хозяин каждую ночь поднимался к ней в мансарду. Вскоре негритянка забеременела, и ее отправили с глаз долой да постарались спровадить подальше: посадили на корабль, отплывавший во Францию, и на прощание кинули жалкую горсть медяков, будто кость собаке, — живи как знаешь. Здесь, во Франции, родилась Жозетта, и мечта вернуться когда-нибудь на родной солнечный остров истаяла в хмурых парижских сумерках…

Цветочница тряхнула головой — хватит! Кого она ненавидит больше? Мать, неизвестного отца, себя — мулатку, или всех до единого мужчин? Не вопрос. Мужчин. Конечно, мужчин.

Пятница 14 июля[50]

Виктор и Таша прогуливались по набережной Сены. На западе небесная синева над горизонтом уже сгустилась до фиолетового оттенка, легкий ветерок немного остудил раскаленный летним солнцем город. По реке прошла баржа, и о берег заплескали потревоженные волны. Виктор вдруг хлопнул себя по лбу, старательно изобразив забывчивость:

— Ах черт! Совсем запамятовал! — И протянул Таша сверток.

Девушка разорвала оберточную бумагу — у нее в руках оказались блокнот в потертой обложке и маленькая коробочка. С подозрением взглянув на Виктора, Таша первым делом открыла коробочку — и уставилась на него уже во все глаза: