Читать книгу "Ноль часов - Михаил Веллер"

Счет составил девятьсот двадцать рублей, что на тот день равнялось сорока долларам.

— И ты хочешь, чтобы вот за эту выпивку и закуску я отгрузил тебе, значит, четыре выстрела, которыми можно в хлам разнести все ваше говенное Адмиралтейство? — изумился артиллерист. При этом он не мешал Колчаку расплачиваться.

— Повторить! — приказал Колчак официанту. — Мушкой лети!

— 3-зачем? — сурово спросил артиллерист.

— Двадцать, — ответил Колчак. — Это предел. Это полторы штуки баксов! Ты в месяц сколько получаешь?

— Это ты брось. Я же тебя не спрашиваю, почем и кому ты это перетолкнешь.

— Мне для стрельб!

— Стреляй, но не свисти. Для стрельб никто и трешки своей не выкинет. Конечно для стрельб! Но я не интересуюсь, кто будет стрелять, где, в кого и за что — это все не мое дело.

— Слушай, — сказал Колчак и замер с восторгом на краю бездны: — Эх! — ухнул он и в отчаянии ударил по колену. — Вот тебе мое последнее слово! Заедем с другой стороны. Сегодня «волга» — «волга»! ГАЗ—3110! новая! теплая! стоит три тысячи. Три тысячи! Я плачу тебе две.

— Почему две?.. Три!

— Две триста.

— Ладно. Две пятьсот.

— Нету, нету, больше нету!

— Черт с тобой. Жмот. За грузовик снарядов — недельную зарплату американского полковника!..

— Ты за год получаешь недельную зарплату американского мусорщика.

— Ненавижу янки, — сказал полковник.

— Короче — когда стрельбы?

— Я тебе позвоню. Но транспорт твой!

Вывалившись из-под вывески в перекошенную холодными фонарями ночь, Колчак сориентировал полковника в сидячее положение внутри такси, махнул вслед красным огонькам и озадачился проблемой возвращения. Он оседал под мухой, лежавшей на плечах, как оленья туша.

Забытый Шурка храпел и тосковал в «жигулях».

— Ты водить умеешь?

— Никак нет.

— Садись за руль… Заводи!

— А если вмажемся куда, товарищ капитан первого ранга? — усомнился Шурка.

— И в страшном сне не мечтай. До пенсии будешь мне на ремонт деньги по улицам в свой ящик собирать.

12

Впервые в жизни Ольховский познал счастье труда. Счастье труда — это чувство, которое испытывает заказчик, глядя, как рабочие ремонтируют крейсер «Аврора».

Работяги ползали в железном чреве, трещали сваркой, жужжали фрезой и доводили дело до ума при помощи кувалды и многострадальной матери. Они курочили и восстанавливали машину с добродушной невозмутимостью пролетариев на договорной оплате.

Бригадира сводной команды звали Юрий Арсентьевич. Арсентьевич поседел в трудах, не учтенных никакими планами и сводками. Свой путь организатора производства он начал много лет назад с должности заместителя директора Казанского собора по хозчасти. Собор выполнял официальную функцию Музея истории религии и атеизма, а его завхоз — функцию снабженца дачных строек, продавая кровельную жесть, доски, кафель и цемент, и поставляя напрокат грузовичок и старый автобус. Обеспечивал он и рабсилой, не давая засидеться четырем подчиненным бездельникам. В результате проведенной в соборе реставрации образовались дача, машина и беременная машинистка. Музею остались запах опиума для народа и выбранные на десять лет вперед фонды. Ольховский нарыл умельца в конторе Балтийского завода.

Все необходимое тащилось или изготавливалось на заводском оборудовании из заводских материалов. Подмазка на лапу и расчет черным налом снижали себестоимость до взаимоприемлемого уровня. Приблизительно так можно обменять казенный танк на собственный «запорожец».

Обжившись и оглядевшись в низах, Арсентьич представил полную смету. Цифра обездвижила Ольховского. Так окаменела жена Лота при взгляде на счет, который подали Сверху ее городу.

Быть яхтсменом — дорогое удовольствие, как заметил один кинопродюсер покупающему корабль викингу. Авианосец «Форрестол» стоит четыре миллиарда долларов. Яхта Сильвестра Сталлоне — девять миллионов. И даже средней паршивости катерок обходится не дешевле лимузина, который не заработать на паперти усилиями двадцати матросов.

Конечно, если бы экипаж «Авроры» насчитывал штатных шестьсот человек, и всех их заблаговременно погнать в город собирать подаяние, крейсер можно было бы содержать в боевом порядке и поныне. Так кто ж знал…

Ольховский оставил в смете лишь то, без чего обойтись было вовсе невозможно, итог здраво поделил на два, а Мознаиму приказал проговориться Арсентьичу, что командир собирается менять его на более дешевого мастера. И решил подождать эффекта.

Если беда приходит обычно с той стороны, откуда ее не ждали, то ведь и счастье имеет обыкновение являться без фанфар и белого коня. Спасение пришло оттуда, откуда никто ничего хорошего не подозревал — исламский фундаментализм протянул братскую руку помощи балтийским морякам в их нелегкой доле. Может, это был и не фундаментализм — авроровцы были не сильны в нюансах ислама, и вряд ли сумели бы назвать разницу между суннитами и шиитами.

Пожаловавшее лицо в сопровождении подобающей свиты возникло из неких эмиратов, которые стремились к прогрессу. Для продвижения к прогрессу им нужны были четыре ракетных катера. Лицо прибыло для их закупки, и его вылизывали по полной программе, надеясь втюхать еще пару дизельных лодок.

По случаю визита на «Аврору» араб облачился в адмиральскую форму с орлами чуть меньше натуральной величины. Их золотые крылья затеняла пестрая арафатка, придавленная к голове плюшевым обручем.

Палубу очистили от экскурсантов. Ольховский сопровождал этого Синдбада-морехода по кораблю.

На мизинце синдбада горел бриллиант размером с макаровскую пулю. Бриллиантовая дробь разных калибров украшала орденскую звезду и заколку галстука. Когда он протянул руку для пожатия, с манжеты мигнул еще один бриллиант. Блеск его высочества рождал разные мысли…

Ольховский задержался рядом с вахтенным и тихо отдал несколько кратких приказаний.

На баке синдбад заглянул в ствол орудия, в рубке подвигал штурвал, в музее постоял с вежливым лицом.

В адмиральском салоне Ольховский отсчитал себе: «раз, два, три», мысленно попросил прощения у Господа и родителей, встал и провозгласил:

— Аллах акбар!

В качестве тоста это вызвало замешательство обеих сторон. Российская сторона в составе контрадмирала и капраза из Управления флота округлила глаза и рты и впала в некоторое затруднение. Синдбад подтвердил: «Аллах акбар», и серьезным выражением лица дал понять, что это заявление слишком ответственно для тоста. А переводчик, парнишка лейтенантских лет, вполголоса пояснил, что правоверные мусульмане вообще не пьют, и как раз потому, что Аллах, который акбар, решительно против, так что упоминание его в данном контексте неуместно до предела; вообще же выпить можно, только тихо и после захода солнца.