Читать книгу "Спасти Париж и умереть - Сергей Зверев"

– Но-но, Ингрид, не надо шутить! – Оберг погрозил пальцем. – Господин штандартенфюрер – весьма серьезный человек… – Вдруг бригаденфюрер посмотрел на часы. – Однако прошу прощения, дорогой Курт, мне надо идти, в приемной меня ожидает генерал Данциг… У нас с ним важный разговор, который касается применения транспортных самолетов…

Произнеся эту загадочную, с точки зрения Курта, фразу, бригаденфюрер скрылся за дверью.

Курт остался наедине с девушкой.

– Вот… – протянул он шифровку. – Если вам не трудно…

– Нет, что вы! – с игривой улыбкой произнесла Ингрид. Словно спохватившись, девушка напустила на себя серьезный вид и села за стол. Положив перед собой шифровку, включила рацию и сосредоточенно застучала ключом.

Курт оглянулся. Это был обычный кабинет радиосвязи, в Берлине он видел множество таких. Несколько столов стояли вдоль стен, на столах громоздились приборы. Окна забраны решетками, за окнами мелькали ноги парижан.

Ему вдруг в голову пришла любопытная мысль… Он решил отложить ее реализацию на потом.

Пожалуй, он сможет отправить шифровку отсюда в Москву… Любой здравомыслящий человек назвал бы такой поступок крайне рискованным. Но рассуждения Мейера были упорны: радистка передает сообщение не конкретному адресату, а в эфир. Шифр знает только он. А специалистам пеленгационной службы даже не придет в голову заподозрить неладное, если радиограмму отправит Ингрид, почерк которой известен. То, что радиограмма полетит в свет из здания гестапо, можно будет объяснить необходимостью секретных переговоров между штандартенфюрером Мейером и рейхсфюрером Гиммлером.

Глава 6

На улице Соссэ в камере для заключенных всю мебель составляли две охапки сена, неизвестно каким образом попавшего сюда.

Впрочем, можно было вспомнить, что всего месяц назад в полях под Парижем проходил сенокос. Можно было нафантазировать, что хозяйственная служба, подчиненная оберштурмфюреру Кнохену, проявила чудеса экономии. Ведь оберштурмфюрер Кнохен, как истинный немец, приветствовал бережливость.

На охапке сена, прислонившись спиной к бетонной стене, сидел звонарь Жорж Лерне. Глаза его были полузакрыты, чуть подрагивавшие руки лежали на раскинутых коленях. Лерне приходил в себя после многочасового допроса. Впрочем, на душе было спокойно – он никого не выдал. К тому же из слов напарников-эсэсовцев, проводивших допрос, он понял, что у немецкой секретной полиции против него ничего нет. Неужели авторитет церкви сделал свое дело?

Мало-помалу на губах звонаря появилась улыбка – сначала слабая, она стала шире, и вот Лерне, постанывая и сотрясаясь всем телом, захохотал… Он смеялся дико, по-сумасшедшему, удивляясь собственной стойкости, которую проявил на допросе, потому что совсем недавно считал себя конченым человеком и вот внезапно понял, что силы вернулись к нему.

А ведь раньше сил не было. В сороковом году под нацистскими бомбами погибла его семья, и Жорж потерял смысл жизни. Чтобы как-то продержаться, он пошел служить в церковь.

Хохот перестал мучить так же внезапно, как начался. Жорж спокойно посмотрел вокруг. Камера, бетонные стены, лампочка под потолком, маленькое окно. Железная дверь. Все было как всегда, и все-таки… мир налился яркими красками.

Вдруг Жорж Лерне заметил, что «глазок» в железной двери, напротив которой он сидел, открыт. Кто-то наблюдал за ним из коридора.

Лязгнул замок, дверь со скрипом повернулась на петлях. Звонарь увидел человека, избитого много больше, чем был избит сам звонарь, в тряпье, которое когда-то было одеждой, вернее, военным обмундированием; человека, окровавленного, которого втолкнули в камеру так сильно, что он пролетел несколько метров и грохнулся на пол рядом со звонарем.

– Принимай напарника! – весело произнес надзиратель и захлопнул дверь.

Словно пасть чудовища поглотила еще одну жертву.

Жорж склонился над незнакомцем. Лицо мужчины представляло маску из грязи и крови. Над левой бровью белел шрам в виде буквы «С».

– Друг, что с тобой сделали, – прошептал звонарь.

Он принялся хлопотать. Человек слабо дышал, других признаков жизни не было. Жорж перетащил несчастного на сено, выпрямил ему руки и ноги. Губы мужчины приоткрылись, и незнакомец произнес несколько слов – явно не по-французски.

Звонарь прислушался.

– Суки… – прошептал по-русски человек, которого бросили в камеру. – Они мне за все заплатят…

Звонарь знал несколько русских слов, общался с русскими эмигрантами. Все они приехали в Париж после русской революции и Гражданской войны. Итак, перед ним был русский. Чем ему можно было помочь? Звонарь попытался протереть несчастному лицо. Мужчина застонал, оттолкнул руку Жоржа.

– Спасибо, – глаза избитого открылись. – Спасибо, товарищ… Ничего, прорвемся… – Незнакомец произнес эти фразы шепотом, по-французски, но с русским акцентом.

Да, новый сосед был русским. Видимо, военнопленным.

Прошло еще несколько часов, во время которых звонаря и его нового соседа никто не беспокоил.

Новый сосед звонаря постепенно приходил в себя. Как оказалось, он был вполне в состоянии что-то рассказать, только время от времени лицо его кривила гримаса боли.

Незнакомец рассказал, что он пленный советский офицер, старший лейтенант артиллерии Серафим Юрьевич Никольский (по-французски фамилия «Никольский» звучала как «Никольски» – с ударением на последнем слоге), бывший учитель, преподававший французский язык в школе. Год назад попал в плен под Курском. Затем его перебрасывали из концентрационного лагеря в лагерь, берегли, потому что он был силен, как бык. Он побывал в Треблинке, Майданеке, Дахау, наконец с вагоном пленных он был переброшен во Францию, под Париж, где проработал на заводе «Рено» три месяца, пока не сбежал. После побега он скрывался у случайных людей, пока не нарвался на провокатора. Своего знакомого Никольский посчитал провокатором, потому что видел, как человек этот заходит в здание гестапо, расположенное по улице Соссэ.

– То есть он заходил в это здание, – улыбнулся Никольский. – Я убил его, но все-таки попал сюда… Чертовски забавный оборот.

– Как? – распахнул глаза звонарь. – Каким образом вы… убили?

– Догнал на обратном пути – он шел по набережной Сены, оглушил кулаком и сбросил в реку, – пожал плечами Никольский. – Но мне не повезло, меня заметили. В принципе, мне и так некуда было бежать. Вернись я на квартиру, которую снимал, меня бы арестовали, ведь этот предатель уже указал адрес. А как вы, служитель церкви, относитесь к содеянному мной?

Некоторое время Жорж Лерне обдумывал услышанное. Потом покачал головой.

– Если это был нацист, это не грех! – ответил он.

Совершив свой поступок, Никольский сначала попал в руки французской полиции как уголовник. Но французы услышали его акцент и передали его немецкой военной полиции. По словам Никольского, немцы установили его личность, увидев номер, вытатуированный на руке. Никольский обнажил руку по локоть и показал этот номер.