Читать книгу "Всадники Апокалипсиса. История государства и права Советской России 1917-1922 - Павел Владимирович Крашенинников"

том же уставе закреплялась практика утверждения кандидатур секретарей парткомов вышестоящим партийным органом.

Была сформирована система учета и перераспределения партийных кадров, включающая проведение переписей сначала центрального аппарата партии, затем ответственных работников губернского и уездного масштаба (1919–1920), чистку партии в 1921 году. Следующим шагом стало проведение Всероссийской переписи членов РКП (б) в 1922 году. Эти меры способствовали усилению контроля центральных парторганов над региональными парткомами и их ответственными работниками.

Наконец, в 1921 году X Съездом РКП (б) была принята резолюция «О единстве партии», согласно которой была запрещена фракционность в рамках партии и обсуждение уже принятых партийных решений[255], активно применялись переводы и понижения несогласных. Времена дискуссий канули в Лету, пришли времена коротких приказов и четких ответов.

Каких-либо проявлений охлократии или «революционного творчества масс» в стране в начале 1920-х уже не наблюдалось. Еще Аристотель предупреждал, что охлократия неизбежно вырождается в деспотию, и в тот период она была явлена в полной красе. Суверен еще не был персонализирован, но круг лиц, стремящихся к этому статусу, уже определился.

Впрочем, управление партией отнюдь не сводилось исключительно к командно-административным методам. Исходя из опыта катастрофического голода, власть активно применяла способ, так сказать, кормления с руки. Первый порыв уравнять начальников с трудящимися по доходам[256] быстро угас, и уже в 1919 году ответственные работники получали увеличенный размер жалованья[257] и другие преференции. Была разработана иерархическая система номенклатурных привилегий в зависимости от должности, в соответствии с которой вводились спецпайки[258], предоставлялось право «помещаться в специальные санатории» с «полной санаторной нормой» и пр.

Таким образом, в начале 1920-х годов в РСФСР была создана жесткая централизованная система управления, осуществляемая партийной бюрократией военного типа. Это было уже государство без всяких кавычек, государство милитаризованное и имеющее четкую цель или миссию – распространение социалистической революции на весь мир. Это была еще не империя, но вполне сформировавшийся ее зародыш. Для полноты характеристик классической империи новому государству не хватало только одной – поликультурности. Впрочем, неудавшийся поход на Польшу в 1920 году явно указывал на экспансионистский характер нового государства, весьма характерный для империи.

4

Декреты и их обобщение

…Человек – независимо от того, сражается он за Закон или за Хаос – теряет частичку своей человечности

Майкл Муркок

В течение первых послереволюционных месяцев было принято множество актов, которые принято называть первыми декретами Советской власти[259]. Анализ этих декретов с позиций воцарившегося в СССР с легкой руки А. Я. Вышинского нормативистского подхода[260], весьма распространенного до сих пор, вызывает большие затруднения. Большинство исследователей сходятся во мнении, что декреты Советской власти, по сути, носят пропагандистский, агитационный характер, практически не содержат правовых норм. Отсутствуют системность и внятно выраженная иерархия актов[261]. Практически невозможным является выделение собственно законов и подзаконных актов, поскольку в форме декретов принимались простые постановления, не имеющие нормативного характера, или даже распоряжения о назначении на должность какого-либо лица. А потому с правовой точки зрения декреты законами не являются.

Однако если несколько изменить фокус восприятия и посмотреть на эти декреты с точки зрения уже упоминавшегося учения К. Шмитта (децизионизма), то декреты Советской власти представляют собой Решения суверена и являются законами в том смысле, что практически все они были воплощены в социальную практику. Одним из самых распространенных лозунгов в СССР был: «Решения партии – в жизнь!», хотя партийные документы назвать нормативными актами никак не получится.

Во время апокалипсиса нормативный подход к проблемам регулирования социальной жизни неуместен, ибо он теряется перед лицом катастрофических обстоятельств. Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу. Нормативное регулирование должно отойти на задний план. Его место должно занять новое право. Назовем его «право катастроф» и будем в дальнейшем использовать это словосочетание вместо труднопроизносимого термина «децизионизм»[262].

Чтобы упорядочить хаос, надо ввести новый порядок. В условиях нового порядка политическое решение освобождается от нормативной связанности и приобретает характер абсолютного Решения. Норма приобретает ценность только в том случае, если она вводится посредством политической воли, опирающейся на власть или авторитет, то есть все тем же Решением. В этом смысле исключительный случай становится нормой[263]. В силу своей исключительности нормы-решения не коррелируют между собой.

Трактовка легитимности власти правом катастроф в корне отличается от нормативистской. Если для нормативиста понятия «легитимность» и «легальность» практически синонимы, так как только конституция может быть источником легитимности власти, то право катастроф настаивает на «расщеплении права на легальность и легитимность». Легитимность связывается с теологией, а легальность – с юридической техникой.

В России Конституция 1918 года была отнюдь не попыткой легитимировать Советскую власть, а скорее провозглашением Решения суверена. Легитимность основывалась не на процедуре и даже не на революции, а на новой вере – марксизме-ленинизме. Не случайно народный комиссар просвещения А. В. Луначарский вдруг обнаружил, что «законы Конституции не распространяются на ЦК»[264]. Ну что ж, суверен как решил, так может и перерешать. Первые декреты и Конституция были не столько юридическими, сколько политическими документами.

Таким образом, анализировать первые декреты Советской власти и Конституцию нормативистским инструментарием – все равно что измерять длину с помощью весов.

К тому же среди лидеров новой власти юристов, отравленных легализмом, было не так много[265], а профессиональных правоведов-законодателей, то есть оснащенных юридической техникой, среди них вообще не было, поскольку по понятным причинам к законотворческой деятельности при царизме вожди революции допущены не были. Конечно, впоследствии к составлению декретов привлекались квалифицированные юристы, но людьми они были весьма специфическими, да и профессиональным уровнем пониже. О них мы расскажем позже. К вождям они точно не относились.

Зато в партийных верхах было немало людей, которые, называя себя подлинными революционерами, испытывали неприязнь ко всему устойчивому и повторяющемуся в жизни человека. Их болезненно влекла сама возможность формировать новое общество, что называется, ломая людей через колено, взрывать привычный порядок вещей, делать что-то такое, чего раньше в принципе не было.

Явное превалирование политического над юридическим в декретах Советской власти легко разглядеть в уже упоминавшихся декретах «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» и в Кодексе законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве. Они были направлены прежде всего на замену православия на большевистскую квазирелигию и разрушение «буржуазной семьи». Вызванная ими волна сексуальной разнузданности была замещена на ханжеское целомудрие только к середине 1930-х годов.

Кодексы 1918 года как разновидность актов права катастроф появились, скорее всего, как обобщение декретов и устранение их недостатков. Кроме декретов допускались постановления съездов, распоряжения