Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

ясно помнил, что закрывал дверь. В темноте он видел только смутный силуэт этой женщины в светлых одеждах. Она стояла без движений — как статуя, про которую говорил Хинрик и которую Николаус видел накануне мельком. А ещё, припомнил Николаус, Хинрик рассказывал сказку про призрак Эльфриды, который будто бы многим в замке уже являлся и будто бы сам Хинрик видел неясным пятном. Николаус всё смотрел на эту женщину. Уж можно было «Pater noster»[45] трижды прочитать, а она всё стояла и не двигалась и смотрела на него. Лицо её во тьме дверного проёма виделось мертвенно-бледным. Николаус всматривался в её лицо, и ему показалось, что это лицо Фелиции, сестры барона. Впрочем, он не был уверен, ибо видел баронессу совсем недолго и почти не запомнил её.

Так они могли смотреть друг на друга очень долго; у призраков времени много — целая вечность. Но наконец почудилось Николаусу, будто что-то изменилось. Или выглянула из-за тучки луна, и свет её, пусть и слабый, сделал видение яснее, или переменилось выражение лица у этой ночной гостьи — только что холодное, оно будто бы стало теплее; или это улыбка озарила лицо...

Николаус услышал тихий шёпот:

— Отик?..

Он всё всматривался в темноту. Ему казалось, видение вот-вот исчезнет.

Где-то рядом чуть слышно прошелестел шёлк:

— Ты не Отик?..

Здесь луну опять прикрыла тучка. Николаус смотрел в темноту и уже, кроме темноты, ничего не видел. Так тяжелы были веки, так необоримо клонило в сон... Не было никакой женщины в проёме двери, и дверь вроде бы была закрыта.

Может, это ночь тишайше прошелестела в крыльях летучей мыши:

— Отик...

Нет, всё Николаусу послышалось. Или же был шёпот?..

Николаус повернулся на другой бок и засыпал уже, когда на краткий миг ему явилось озарение: нет, не Эльфриды дух бесплотный посетил его ныне, и не Фелиция то была, и не причуды это были сонного разума, а был то сам Морфей, сын Гипноса, который и принял форму красивой женщины, ибо в обыкновении у него принимать разные формы, когда он является к уставшему человеку. И как это Николаус не разглядел у него за спиной крылья?.. Это же его крылья шелестели, а вовсе не крылья летучей мыши и не шёлк.

Кто-то махнул тёмным плащом, затмил звёзды...

Глава 17

Высокое дерево ловит много ветра

иколаус пробудился от неких тихих звуков, доносящихся извне, — кто-то сопел и возился за стеной; ещё отчётливо слышались шорохи, позёвывания.

Набросив одежду, Николаус выглянул из покоев и увидел Хинрика, сидящего под дверью. При виде молодого господина, внезапно представшего перед ним, слуга перестал зевать, подхватился с пола и поклонился. Понятно было без слов: Хинрик так хотел угодить гостю своих хозяев, что поднялся ни свет ни заря, а может, готовый к услужению, он и всю ночь провёл здесь, обтирая плечами каменный угол и подкладывая под голову кулак. За столь очевидное рвение Николаус пожаловал слуге солид[46]. Хинрик, сунув монету в кармашек на ремне, живо принёс тёплой воды умываться. И пока Николаус выливал воду в лохань, расторопный слуга успел сгонять на кухню и притащить несколько блюд «заморить червячка». Он расставил блюда на столе-лафете, налил в кубок молока и глядел украдкой, как молодой господин, по пояс обнажённый, умывался, как разбрызгивал он тучи радужных капель в лучах восходящего солнца — в золотых лучах, бивших в окно и высвечивавших всю глубину пространства комнаты.

— Вы красивы, господин, как молодой бог! — молвил восторженно Хинрик. — Только слепая фрейлина этого не увидит. А поскольку слепых фрейлин в округе нет, ваши достоинства скоро увидят все фрейлины.

Высказав эту немудрящую мысль, слуга вздохнул...

Да, так несправедливо устроена жизнь: кому-то с самого рождения достаётся всё — и высокое положение, и богатства, и ум, и красота, а кому-то не перепадает ничего, и приходится довольствоваться горькой судьбиной слуги, полной унижений и тумаков, приходится удовольствоваться объедками с господского стола, обносками из господского сундука, и всякий раз, проходя мимо зеркала, лицезреть своё неказистое тело.

Вряд ли вздох Хинрика значил что-нибудь иное.

— Скажи мне лучше, любезный... Полегчало ли уже госпоже Фелиции?

— Не могу знать. Об этом надо спросить у Мартины. Она охраняла всю ночь покой госпожи... Если прикажете, я сбегаю быстро, разведаю точно, — он в готовности ступил шаг к двери. — Я всегда выполняю то, что мне велят.

— Не надо. Это я так — из доброго отношения к хозяевам — спрашиваю, — говоря это, Николаус пытался ответить себе на вопрос: была ли у него ночная гостья наяву или это его посетил такой необычный сон. — Мартина, значит, сидела у постели баронессы?

— Нет, что вы! Такое редким служанкам разрешено, любимицам. Под дверью ждала наша Мартина: вдруг госпожа позовёт...

— Почему же под дверью?

— Хозяйка жалуется, что от служанок дурно пахнет. И от Мартины будто. А я не возьму этого в толк. Мне кажется, от служанок наших пахнет хорошо — свежестью и цветами, как и должно пахнуть от юных девиц. Впрочем... — засомневался Хинрик, — мне и в конюшне неплохо пахнет.

Николаус удивлённо вскинул брови:

— Мне показалось, Мартина чистоплотная девушка.

— Так и есть. Вы не ошибаетесь, господин. Но на хозяйку не угодить. Она всегда чем-нибудь недовольна.

— А поднялся ли уже барон?

— Нет, господин Николаус. Господин барон обычно позже встаёт. Он во всём доверяет господину Юнкеру, который всегда встаёт до света, а иногда и вовсе не спит. Господин Юнкер здесь наводит порядок. Его слушаются все. И только барон указывает ему.

— Надеюсь, я познакомлюсь с господином Юнкером.

— Да, познакомитесь ещё. Хотя удовольствия от сего знакомства не ждите. Не самый приятный человек наш Юнкер...

После сытного завтрака Николаус отправился на прогулку.

Он поднялся на стены и увидел, сколь толсты они, увидел также, сколько стражей стоит в карауле и чем вооружены. Увидел Николаус стражей и возле пушек и спросил, любопытная купеческая душа, заряжены ли пушки; удивился, что заряжены, покачал головой. Полюбопытствовал — нельзя ли шутки ради пальнуть. Стражники над ним посмеялись — это был их ответ. Ещё полюбопытствовал добрый Николаус, в большой ли бочке хранится порох и не промокнет ли порох во время дождя, а то, может статься, московский Иван придёт, а пороха сухого нет. На это ему не