Читать книгу "Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа"

стучит). Господин Андрей!

Г о л о с  А н д р е я. Что?

М а р ь я н а. Господин священник, ваш дядя, приехал.

Д а г а р и н (устремив взгляд куда-то в потолок). А теперь иди и позаботься об этих людях.

М а р ь я н а (с опаской поглядывая то на священника, то на дверь). Почему вы с ними приехали?

Д а г а р и н. Такие уж времена.

М а р ь я н а  уходит.

Входит  А н д р е й. Это высокий, крепкого сложения, светловолосый человек, ему около тридцати лет. Он только что встал с постели.

А н д р е й (смотрит на Дагарина, который продолжает сидеть не оглядываясь; резко). Здравствуйте.

Д а г а р и н (все еще глядя в потолок). Как ты здесь оказался? Университет закрыли?

А н д р е й (в дверях). Нет.

Д а г а р и н. Тебя освободили от занятий?

А н д р е й. Нет.

Д а г а р и н. А как же?

А н д р е й. Я сам себя освободил.

Д а г а р и н. Ты и службу оставил?

А н д р е й. Допустим.

Д а г а р и н (снова берется за коробочку, которую до этого положил на стол рядом с собой). А почему?

А н д р е й. У вас так мало фантазии?

Д а г а р и н. Ты боялся, что тебя посадят?

А н д р е й. Ничуть.

Д а г а р и н. Что же?

А н д р е й. Мне надоело объяснять своим коллегам, что я думаю о Вечном Риме.

Д а г а р и н (вновь трясет коробочкой). Ты в состоянии говорить со мной спокойно?

А н д р е й. О чем?

Д а г а р и н. Помоги, господь, — о чем! Мне кажется, у нас есть о чем поговорить…

А н д р е й. Лучше не начинать, дядя… И вообще, я удивляюсь, как вы после всего осмеливаетесь — не скажу: дерзнули — смотреть мне в лицо!

Д а г а р и н (с трудом поднимается). А я удивляюсь тебе. Дело, Андрей, не такое простое… Не такое простое, как ты думаешь. Когда я узнал, что ты наделал, я не мог уснуть спокойно.

А н д р е й. Я тоже, с тех пор как узнал, что вы сделали.

Д а г а р и н. А что я такого сделал, Андрей?

А н д р е й (сердито). Дядя, прошу вас, не делайте из меня дурака!

Д а г а р и н. Забота — для тебя дурачество?

А н д р е й. Большое спасибо, дядя, за такую заботу! (Ходит по комнате, держа руки в карманах, ударяет ногой об стол.)

Д а г а р и н. Ответил бы на мое письмо.

А н д р е й (резко оборачивается к нему). На ваше письмо? На такие письма единственно подходящий ответ — молчание.

Д а г а р и н. Ну тогда пеняй сам на себя, Андрей.

А н д р е й (с трудом сдерживаясь). Сам на себя? Интересно.

Д а г а р и н. Видит бог, если бы ты мне тогда твердо сказал: «Нет!» — дальше бы дело не пошло.

А н д р е й. Интересно, интересно.

Д а г а р и н. Бог мне свидетель, что нет. Хотя я всем сердцем хотел — открыто тебе признаюсь, — чтобы ты не отказался, потому что тебе этим посвящением открывались прекрасные возможности, о которых, поскольку все еще висело в воздухе, я не хотел…

А н д р е й (напряженно). Какие возможности?

Д а г а р и н. Идет война, Андрей.

А н д р е й. Я это уже заметил.

Д а г а р и н. И такая, какой у нас еще не было.

А н д р е й. Частично в этом есть и ваша заслуга. Послушайте.

С площади доносится песня: «Полк по дороге идет».

Это маршируют ваши солдаты. Хорошо вы их выдрессировали!

Д а г а р и н (вздохнув). Не я. Однако оставим это. Что я хотел тебе сказать? Итак, мне намекнули, что это посвящение могло бы тебе открыть двери в Италию. Это было бы недурно. Если ты в сапоге, сапог тебя не может растоптать. А Италия — такой сапог. Кроме того, ты бы мог подучиться композиции у великих мастеров. Подумай, какое будущее!

А н д р е й (иронически). И за какую незначительную цену — за мой маленький подарок большому сапогу — получил бы весь этот большой сапог в подарок! Ну, теперь все это в воду кануло.

Д а г а р и н (видит, что Андрей валяет дурака, но пытается игнорировать это). Может быть, еще и нет.

А н д р е й (смотрит на него скорее с удивлением, чем с интересом). Нет?

Д а г а р и н. Нет. Я как раз за этим и приехал. Послушай меня, Андрей, дорогой мой…

А н д р е й (закуривает сигарету огарком, который взял из печки). Слушаю.

Д а г а р и н (снова сел, начинает позванивать коробочкой). Когда Верховный Комиссар получил твое письмо — бог тебя простит за него, я же — никогда! — он чуть было из кожи своей не вылез. Таких слов в адрес нашего «забитого, дикого, некультурного народа» из уст Верховного Комиссара до тех пор, кажется, не слыхали. Перед тем он отменил целый ряд концессий, которые до этого утвердил, — от одной только радости от твоего посвящения, Андрей. Твоего посвящения! А затем… Наши лидеры с трудом вымолили у него аудиенцию, но, когда они пришли — уже после твоего письма, — он бросил им под ноги статую, подаренную ему одним из наших скульпторов: мол-де, от таких варваров не желает иметь никаких подарков. А статуя никак не разбивалась, тогда он начал по ней ногами долбить так, что чуть было не вывихнул себе ногу. Но наши мужи, знающие, как в таких случаях поступать, утешили его.

А н д р е й (держа руки в карманах, с выражением иронической заинтересованности на лице). Правда? Как же?

Д а г а р и н (встает и направляется к нему — наступает самая трудная часть его миссии, от которой он хочет как можно скорее избавиться). Они заявили ему… ну и, я бы сказал, что они не слишком ошиблись, я себе этого по-другому просто не могу объяснить… что ты написал это под давлением красных террористов.

А н д р е й (испуганно). Они так заявили?

Д а г а р и н. Да, так.

А н д р е й. Смотрите, смотрите… И теперь?

Д а г а р и н. И теперь тебе остается это их, как бы это сказать, заявление подтвердить.

Напряженная тишина, оба смотрят друг другу в глаза.

А н д р е й (с трудом приходя в себя, тихо, будто о чем-то неприличном, чего и сам-то стыдится). Значит, вы приехали для этого?..

Д а г а р и н. Для этого.

А н д р е й (его трясет судорожный смех). А что будет, если я не уступлю желанию ваших мужей?

Д а г а р и н. Я боюсь, тебе несдобровать, Андрей, — со мной пришел их патруль, который имеет особые предписания. Каковы они, я не знаю.

А н д р е й (ходит по комнате, остановившись около пианино, механически ударяет по клавиатуре). Знаете, что это?

Д а г а р и н. Нет.

А н д р е й. Нет? Да ведь это «Roma aeterna». Раньше она называлась «Симфония в одной части». На самом же деле это прощание с молодостью. Мое прощание. Я писал эту симфонию, когда умирала мама. И закончил спустя три года после ее смерти. Это мое воспоминание о юности. Слышите? Ручей. Мостик. Полощутся мокрые простыни, которые она стирала каждый понедельник — каждый понедельник! — на протяжении семнадцати лет… Вы слышите эти семнадцать лет? (Играет.) Она стирала для трактирщиков и кабачков, а также и для вас. И развешивала там внизу, за сараем, я же торчал под ними и воображал, будто это паруса сказочных кораблей. Вы слышите, как их полосуют волны? Ваш Верховный Комиссар, тот, видимо, думал, что это флотилия, которая плывет завоевывать Карфаген. Или же Эфиопию. Ха. А это, знаете, что это?