Читать книгу "Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны - Наталья Борисовна Граматчикова"

оказываются в центре села)[236].

Ил. 2. Стела памяти коммунарам в Новорусанове (Дача). Фото Н. Ломакина

Ил. 3. Одна из частных могил коммунаров в Новорусанове (Дача). Фото Н. Ломакина

Практически все памятники посвящены либо красноармейцам, либо продотрядовцам. Новорусановская стела убитому коммунару И. Шамшину — пожалуй, единственное памятное место, где упоминается гражданское лицо. Хотя нынешние жердевцы в ответ на прямой вопрос отвечают почти всегда, что ставить памятники нужно всем жертвам Гражданской войны[237], для существующего монументального языка это кажется недопустимым. Памятники представляют только одну сторону конфликта и только очень специфическую ее фракцию.

В этом смысле интересна история монумента в Туголукове. Расположенный в центре села памятник был посвящен расстрелянным красноармейцам: «Все село было потрясено казнью шестидесяти двух красноармейцев, взятых в плен в бою под Чесночной 20 января… Трупы казненных вывезли в Глубокий овраг и бросили там. Когда пришла часть Красной Армии, то собрали останки и похоронили у церкви»[238]. При строительстве клуба в 1970‐х памятник и останки были перенесены из центра села на кладбище за его пределы. При этом изменилась и посвятительная надпись. На месте старого посвящения красноармейцам (текст найти не удалось) появилось вроде бы более общее «1919 год. Жертвам гражданской войны»[239]. Альбом с памятниками из администрации района сохранил фотографию этой версии монумента. В 2010‐х памятник пришел в негодность, но сельсовет, по словам респондентов Б. М. и С. А., нашел деньги на его ремонт — аварийное состояние памятника угрожало другим могилам. По проекту надпись про красноармейцев должна была вернуться.

Разрушенные памятники эпохе Гражданской войны уступают свою функцию места проведения памятных мероприятий реконструированным в середине 2010‐х мемориалам бойцам Великой Отечественной войны[240]. Сейчас у военных монументов проходят праздничные митинги 9 мая, от них начинаются (и/или ими заканчиваются) шествия «Бессмертного полка». Дней же, когда уместно поминовение павших красноармейцев (раньше это происходило либо в День Победы, либо на Первомай), не осталось. Кроме того, ограничен и ресурс сельских сообществ по уходу за монументами. Традиционно этим занимались школы: учителя и ученики следили за состоянием памятников, подновляли и украшали их. Сам факт пропалывания травы и приведения в порядок могилы связывал молодое поколение с жертвами восстания, а расположение монументов вблизи школ в центре поселения делало связку школа — памятник еще более естественной. Появление и развитие конкурирующего монумента, посвященного Великой Отечественной войне, оттянуло на себя ресурсы, остальные памятники «обслуживаются» по остаточному принципу[241]. Роскошные и приведенные в порядок композиции в память о Великой Отечественной войне становятся предпочтительнее для собраний и произнесения речей, чем скромные осколки памяти о войне Гражданской. Таким образом, официальные институты общественной коммеморации явно переориентируются на войну середины века[242].

На этом фоне среднее и хорошее состояние памятников эпохе Гражданской войны в Новорусанове кажется удивительным. Оба памятника из официального реестра (стелы основателям коммуны и упомянутому выше И. Шамшину), находясь в стороне от центров власти (один на холме коммуны, другой — на деревенском кладбище), выглядят ухоженными. При этом никто из респондентов, в том числе школьные учителя, не говорил о целенаправленной работе по их обновлению. По всей видимости, занимаются этим частные лица. Это подтверждается интервью и наблюдениями. Так, один из респондентов рассказал, что стела Ивану Шамшину была установлена по частной инициативе семьей покойного и ею же поддерживается (сам памятник при этом находится на балансе администрации Жердевского района). Рискну предположить, что такой же механизм ухода работает и по отношению к памятнику первым коммунарам: недалеко от него расположены несколько недавно обновленных и хорошо сделанных надгробий могил первых членов коммуны (Ивана Ивановича Русанова и Максима Васильевича Тимошенкова, оба умерли в 1948 году)[243]. Очевидно, установка этих памятников и их поддержание — частная инициатива. Видимо, те же люди, которые присматривают за могилами родственников, косят траву и вокруг памятника первым коммунарам. Это позволяет памятнику, находясь в стороне от обычных маршрутов сельских жителей, выглядеть намного более эффектно, чем большинство мемориалов той эпохе в районе.

История с уходящими памятниками показывает, что уходит система, их поддерживавшая: сочетание государственных праздников и поминовений с системой школьной повинности по уходу за монументами. В тех местах, где на смену этой системе не пришло никакой другой традиции поминовения, памятники оказываются брошенными. Такова судьба большинства монументов красноармейцам — похороненные близ школ и сельсоветов Жердевского района жертвы восстания погибли вдали от своих родственников и земляков. Память о них воспринималась как официальный ритуал, и, как только необходимость в нем отпала, а рядом появился намного более «свой» (потому что с именами односельчан) и понятный монумент воинам Великой Отечественной войны, замученные красноармейцы отошли на второй план.

Осмелюсь предположить, что поддерживаемые в относительном порядке монументы Новорусанова — следствие «ошибки в системе». С одной стороны, здесь семейная память о 1920‐х не так сильно пострадала от официальной политики памяти благодаря наличию нарратива об успешной коммуне. С другой стороны, иным был и подход к увековечению этого периода: вместо памяти о подавлении восстания внешней силой монументы предлагают память о конкретных людях, чья история — это история локального успеха. Эта особенность памяти сделала естественным появление текста о свершениях коммунаров.

ЗАБВЕНИЕ И СЕМЬЯ

Собранные в Жердевском районе интервью скорее свидетельствуют о забвении темы восстания — прерывании социальной памяти и малой общей осведомленности о нем. Практически никто из пары десятков респондентов — преподавателей, старожилов, исследователей — не мог рассказать ни одной семейной или услышанной от людей «местной» истории восстания. В рассказах респондентов о ранних 1920‐х не было деталей, позволяющих сопоставить их с конкретной деревней и даже местностью: бродячие сюжеты о крестьянах, прячущих нажитое в тайниках или противостоящих налету бандитов, могли происходить где угодно. Приезжему москвичу также охотно рассказывают расхожие сведения о том, что здесь воевал Г. К. Жуков (это так), и о том, что именно тут восставших травили газами (это не так)[244]. Для подавляющего большинства история ранних 1920‐х сплеталась в памяти и семейных рассказах с периодом коллективизации, образуя единый нарратив о страдании крестьян и раскулачивании[245].

Тезис об отсутствующем в семьях артикулированном нарративе о восстании подтверждают учителя. В ходе полевой работы мне удалось поговорить с учителями истории в шести школах (Жердевка, Бурнак, Сукмановка, Туголуково, Пичаево, Новорусаново), где Антоновскому восстанию уделяется не менее одного урока. Как один учителя говорили о том, что эта тема либо вызывает интерес общим вопросом «Поддерживаете/оправдываете ли вы восстание?», либо в целом проходит малопримечательно.