Читать книгу "Бог тревоги - Антон Секисов"

Послышался громкий стук, и я невольно пригнулся — возникло предчувствие, что сверху посыплются гранитные шары и все как один обрушатся на мою голову. Когда кто-то заторопился по эскалатору, я решил, что это поклонник хочет догнать меня, и тогда вжался в поручень и отвернулся. Рекламные постеры в полном единодушии оповещали: «Николай Носков. Живой».

Что же меня напугало? Ну подумаешь, пристал чокнутый парень с этим сценарием. Поклонников у меня немного, по сути только один, так что ничего, можно и потерпеть. Но волнение овладевало мной все сильней, от кишок продираясь к горлу, я как будто увидел его как синеватое склизкое существо, раздвигавшее лапами органы. В то же время возникло чувство, что в пространстве что-то оторвалось и на этом месте теперь свистящая черная брешь, которую не заткнуть ни одной заплаткой. Может, все оттого, что я забыл купить трусы в «Галерее», а в окрестностях улицы Комсомола не продавали трусов?

Больше всего хотелось сесть на ступеньки этого бесконечно длинного эскалатора, чтобы на пару секунд перевести дух. Ведь так часто поступают некоторые жители или гости города, которые делают это в силу невоспитанности или какой-то особой раскрепощенности, при этом иногда даже занимая левую сторону. Время от времени они еще делают в вагонах метро танцевальные упражнения, поют или тренируют приемы вольной борьбы и самбо. И только страх, что и меня могут причислить к подобной группе людей, удержал от этого естественного движения.

Я заглянул в «Пятерочку», прошел насквозь привычно пустую, и в тот день пустую особенно, улицу Комсомола, повернул ключ в двери, машинально поставив ногу в проход, чтобы в него не выбежал алчущий и одновременно страшащийся свободы Марсель. И тогда до меня наконец дошло: все дело в рассказе «Шина». Я не вспомнил, что случилось с главным героем и отчимом в самом конце потому, что так и бросил этот рассказ, не дописав, это был черновик, который я нигде не публиковал и никому не пересылал. О его существовании подозревал только мой древний макбук и приложение Pages.

13

Когда я был младшеклассником, мать принесла домой бутылку воды, «заряженную» у бабки-колдуньи. Колдунья «зарядила» ее специально для мамы — в соответствии, наверное, с гороскопом, линией жизни на руке, узором родинок на спине, чем-то еще подобным. И я выпил ее тайком из чистого любопытства, а среди ночи проснулся из-за того, что эта вода, вспениваясь, текла у меня изо рта и носа. Я спал на спине, и никаких ощущений, обычно сопровождающих исход изо рта жидких, твердых или, чаще всего, промежуточной консистенции веществ, не было. Мать же без всяких странных последствий выпила всю бутылку.

Никакого продолжения и никаких объяснений этому случаю ни от матери, ни от реальности не последовало. Он так и остался странным вывихом бытия, и вывихнутое было без всяких последствий вправлено на свое место. Похожее чувство я испытал, когда увидел вставную новеллу «Зубы гоя» в картине «Серьезный человек» братьев Коэнов. А происходит там следующее.

Дантист Зусман, ковыряясь в зубах пациента-гоя, вдруг замечает на обратной стороне зубов надпись на иврите — «Помоги». Зусман думает, что это адресованное лично ему послание Бога. Зусман теряет аппетит. Он перебирает слепки зубов других пациентов. Пока жена спит, осматривает и ее зубы. Ничего. По каббале он находит числовые эквиваленты буквам, составляющим это послание. Получается телефон. Он звонит. Ему отвечает продавец магазина. Он приезжает туда. Обычный продуктовый. Что все это значит? Он должен выяснить, иначе никогда не уснет. И вот он идет к раввину. Кому я должен помочь, гою? Богу? Всем людям на земле? Есть ли ответ в Каббале, Торе? И есть ли вопрос? Ребе разводит руками: «Нам не дано знать все». Что стало с Зусманом? «Какое-то время продолжал искать послания, а потом перестал». А что стало с гоем? «С гоем? Какая разница!»

Трудно сказать, в чем смысл этой новеллы. Просто случился прорыв чудесного в нашу жизнь. Нам показали хвостик инобытия, но зачем нам его показали? Ответа нет и не будет.

Хотелось надеяться, что этот случай с моим придурковатым поклонником так и останется таким же нелепым, ни к чему не пригодным фрагментом непознаваемого, что не протащит он за собой, подобно хвосту кометы, череду таких же, еще менее познаваемых и объяснимых событий, от вторжения которых трещина в так называемом реальном мире превратится в гигантскую черную дыру, если продолжать ряд метафор из астрономической сферы.

* * *

Остаток вечера я провел, неподвижно сидя за столом, включая и выключая настольную лампу. Возможно, такое поведение могло вызвать обеспокоенность у моих наблюдателей из дома напротив — обеспокоенность за мое душевное здоровье в первую очередь. Но в этом отношении соседи могли не волноваться, а вот что касалось физического здоровья, тут полной уверенности не было. Что-то потягивало в пояснице, образовалась странная тяжесть в боку, и я подумал: все-таки тридцать лет не шутка, пора задуматься о состоянии позвоночника и, может быть, даже сходить на массаж с элементами проповеди к Валере Айрапетяну.

* * *

Я начал постепенно укореняться здесь, на Выборгской стороне, находить привлекательность в этом грубом пейзаже, который каждым ущербным кирпичиком выл о своей тоске. Оказалось, что двухэтажная пристройка с маленькими пыльными окнами, мимо которой я ежедневно ходил с продукцией из «Пятерочки» в рюкзаке, была больницей, где умер от голода Даниил Хармс. Черный квадратик морга, в котором всегда приоткрыта дверь, был местом работы поэта Бродского.

Сутулые грязные люди в окнах круглосуточного кафе «Шаверма» были не просто рабочими, а рабочими с родословной, потомками самых первых русских рабочих петровских времен. Рабочих, толпой наводнивших центр в 1917 году, древних рабочих, ненавидевших меня, волосатого разночинца, древней ненавистью. Даже кожа моя огрубела, начала привыкать к воде, а желудок — к местной пластмассовой пище.

Одновременно с этим мне стал досаждать новый сорт волнения — ненавязчивого, но неотвязного. Стало казаться, что очень скоро меня здесь, среди жителей улицы Комсомола, не будет. И не из-за переезда в Москву. Случится то, чего я предвидеть никак не мог. И это будет непоправимо.

Голова стала легкой, мысли в ней не задерживались, зато отяжелел бок, словно центр тела перенесся из мозга в правую часть живота. Несколько раз я ловил себя на дурацком раздражающем ощущении, что за спиной кто-то стоит и дышит в шею.

Как-то вечером я выволок пакет с мусором и встретил на дороге двоих мужчин. Они стояли, а вернее, один стоял, а другой сидел в инвалидном кресле, по щиколотку в соплеобразной грязи, и поочередно рыгали. Это было что-то вроде соревнования. И тот, кто был его фаворитом, при моем приближении изрыгнул: «Привет». Я машинально ему ответил. Я постоял немного у мусорки, дожидаясь, пока эти двое куда-нибудь не денутся, потому что мне показалось: если я пройду мимо них второй раз, ситуация повторится. Но даже когда эти двое исчезли в арке, ощущение, что кто-то еще стоит на пути, осталось.

Между тем ни людей, ни мелких птиц, ни даже деревьев в окрестностях не наблюдалось. До ноздрей донесся запах прокисшего супа, вероятней всего, от мусорки, и я наконец преодолел оцепенение и пошел в квартиру.