Читать книгу "Фабрика ужаса. Страшные рассказы - Игорь Шестков"

Явился сахар, специальные ложки и ледяная вода из холодильника.

Эд пил абсент, просто смешав его с водой. Ли, как и положено, цедила воду сквозь сахар. Я выпил грамм пятьдесят чистого.

Тут же закружилась голова. Затошнило.

Реальность как бы освободила меня от своего гнета, раздвинула свинцовые тиски. Захотелось взлететь и выпорхнуть через открытое окно на улицу, полетать над парком и рекой. Я бодро встал и повернул следующую картину… впился в нее глазами.

Эд и Ли тоже посмотрели на полотно… покачивали головами… хмыкали… добродушно улыбались. Очевидно, они не видели на нем ни жутких сцен сексуального насилия над детьми, ни пыток, ни казней.

Неужели Эд прав, и в моих рассказах я…

Или во всем виноват этот ужасный напиток?

Багровая полоса

Эту историю мне рассказал невзрачный, худенький, белобрысый старичок с смешной челкой… из русских немцев, с которым я познакомился в местном бассейне. Лет десять назад это было. Написал тогда, под впечатлением от его откровений, с полстранички текста… что-то вроде заготовки рассказа, «по мотивам», а потом листочек куда-то сунул. В книгу. У меня нет архива — ни бумажного, ни виртуального. Выбрасываю все, зачем копить мусор?

А сегодня… решил свою запись найти и, представьте, нашел… в «Разоблаченной Изиде» Блаватской. Зачем я эту старую запись искал? Вы будете смеяться. Вчера фильм посмотрел. Про ведьм. Напомнил мне фильм историю этого казахского немца. Захотелось кое-что проверить. Сравнить.

Изида… в Экибастузе. Бывают странные сближенья.

…

Не в хлорированной фиолетовой воде, и не в душе познакомился я с старичком, а в бассейновом кафе… после купания. Размялся слегка, поплавал… душа перестала болеть… захотелось пить и есть, решил съесть венскую сосиску и выпить безалкогольного пива.

Попросил разрешения сесть за его столик, остальные места были заняты наплававшимися до изнеможения пенсионерами-аборигенами. Он кивнул.

Почему я подсел к нему? Потому что узнал в нем выходца из бывшего СССР.

Мы, бывшие совки, сразу друг друга узнаем. Как? По выражению лица. И по фигуре. И по одежде. В лицах бывших граждан СССР, и в их фигурах, и даже в шмотках всегда есть какая-то потерянность… ущербность… тоска, вырождение или уродство, часто закамуфлированные наглостью, безвкусицей, тупым нахрапом.

Мой сосед по столику наглым не был. Одет был скромно. Хороший был видимо человек. От сохи. Трудяга. В СССР — безнадежный провинциал, в Германии — житель столицы. Но не дебильный, как многие другие… скорее занятный. И с сюрпризом. Впрочем, у кого нет сюрпризов в биографии? Только у того, кто их тщательно скрыл.

Не сговариваясь, чокнулись пивом в пластиковых стаканчиках… выпили. Тут он подмигнул мне заговорщицки и достал из кармана брюк маленькую бутылочку с синенькой этикеткой. Шнапс. Жестом предложил подлить в пиво. Объяснять мне ему ничего не хотелось. Я мигнул в ответ, взял у него бутылочку и капнул в свой стаканчик… капельку или две… показал на живот. Скорчил кислую мину. Больше, мол не могу. Он кивнул понимающе и вылил остаток себе в пиво. Заговорил со мной по-русски с ужасным казахским акцентом, воспроизвести который я не в состоянии.

Мы представились, звали моего нового знакомого — Витя… перешли на «ты», немного позлословили, как это принято у стариков… Собеседник мой сходил еще за одним стаканчиком пива. Достал еще одну бутылочку. И еще одну. Запасливый.

Через полчаса пошли к остановке трамвая. Медленно. Я похрамывал, Витя слегка покачивался. Ехать нам нужно было в разные стороны. Вите — в Марцан, а мне — в Кёпеник, где я тогда жил со своей подругой.

Недалеко от остановки наткнулись на женщину. Старую, уродливую, то ли пьяную, то ли нанюхавшуюся чего-то. Она, неловко шатаясь, танцевала сама с собой на тротуаре. Пела и гадко гримасничала. Когда мы проходили мимо, женщина пристально на нас посмотрела, а потом несколько раз смачно плюнула в нашу сторону и пролаяла что-то. Обругала «понаехавших отовсюду проклятых иностранцев». Немцы из бывшей ГДР тоже мгновенно узнают нашего брата, совчела… не даром прожили почти полвека под советским сапогом… они терпеть не могут «аусзидлеров», переселенцев из бывшего СССР, таких как мой новый знакомый, их агрессивных детей и их лузгающих семечки русских жен, а таких как я, «контингентных беженцев» и вовсе… загнали бы в газовую камеру, будь на то их воля. Не любят они и западных немцев. Конечно не все бывшие гэдээровцы нас ненавидят. Может, только половина или треть… я статистики не знаю… но достаточно. На себе испытал.

Смехота! А западные немцы считают жителей «новых земель» людьми второго сорта. Говорят, с них нечего взять, кроме анализа.

Мерзко все это, но что поделаешь? Пожили и восточные и западные немцы восемьдесят лет без войны… разучились ценить мир и спокойствие… уважать других людей. А тут еще мусульмане понаехали… Началась плохо контролируемая властями эмиграция с Ближнего Востока. Германия потихоньку превращается в восточный базар. Вот коренные народы Европы и расползлись по национальным конюшням. Тянутся к корням… а они давно сгнили. Экстремисты сеют ненависть. Скоро урожай начнут собирать. Недаром сейчас столько фильмов про зомби показывают. Чувствуют будущее киношники.

Я сказал своему новому знакомому: «Вот же ведьма! И по морде ее нельзя треснуть — срок могут дать».

Витя захихикал, поморгал, погладил челку… задумался… потом осмотрелся и предложил: «Вон, там, где шиповник, лавочка в тени, пойдем, сядем, в ногах правды нет, и я расскажу тебе про настоящую ведьму. На помеле она летать не могла, но… Про тещу мою покойную. Ты, писатель, вставь ее, паскуду, в роман. Обморочила по полной».

Я согласился. Хотя терпеть не могу пьяных излияний бывших соотечественников. Рассказ о теще… что может быть банальнее? Я бы тоже мог много чего порассказать, да кому это нужно? Но домой не хотелось ехать… жара… на улице хоть дышалось легко, а дома — духота. Окна наши на солнечной стороне. В январе хорошо, светло, а летом — подохнуть можно. Привожу тут рассказ Вити как я его запомнил.

* * *

Ты смотрел на мир из окна своего московского кооператива, а я — из барака в рабочем поселке на окраине Экибастуза. Разницу чувствуешь? Родился я еще при жизни Усатого. В спецпоселении. Школа, техникум, армия… В армии нас не трогали, уважали. Называли фашистами. После армии — работа. Солярка, машинное масло, железяки, резина… запарка вечная… нервотрепка… травмы.

В свое удовольствие пожить мне на родине так и не пришлось. Колючая там была жизнь, ядовитая… И злая. Зато тут раздолье… только сколько оно еще продлится, раздолье-то.

В семидесятых я на разрезе работал. Бульдозера чинил. Зарабатывал неплохо. Пил, конечно. Как все. Потом влюбился и пить перестал. В Натку. Учительницей работала. Русского языка и литературы. Умница. Скромная такая. И застенчивая. Но с характером. Сделал предложение. Женился. Жила Натка в рабочем общежитии — потому что с мамашей своей, Таисией Петровной, вдовой бывшего директора разреза, не ладила. Работала Таисия Петровна на полставки бухгалтером…