Читать книгу "Небо в алмазах - Юлия Яковлева"

Он покраснел. В рамке была не фотография, не картина, а кружевной платочек. Зайцев понял сухой тон: Петров боялся показаться сентиментальным. «Среди нас хлюпиков нет», – посочувствовал ему Зайцев.

– Обронила в авто.

Зайцеву вдруг стало неловко, что он шарит в чужих вещах. Трогает равнодушными, хуже – деловыми пальцами. Вдруг показалось, что у вещей в комнате Петрова есть свое мнение, что они чувствуют прикосновение, ежатся.

Сам Петров стоял, вжавшись спиной в дверной косяк. И только что на цыпочки не встал – чтобы еще больше уменьшить свое присутствие: не мешать следствию.

Это Зайцев тоже отметил. Все соседи говорили с ним с готовностью. Без звука распахивали перед ним свои комнаты: только ищи. Только найди, кто ее убил. «Либо уверены, что не найду ничего. А уверены, потому что знают. Либо… невиновны». Он всегда подозревал в людях худшее, но так же всегда помнил и признавал возможность второго.

В жизни бывшей киноартистки у Петрова была своя роль: чинить всё, что ломается.

Сухо:

– Найдите, кто это сделал.

– Постараемся.

Зайцев положил рамку обратно в ящик, задвинул.

– Она была в сущности хорошим человеком.

«Довольно странное замечание о красивой бабе», – отметил Зайцев. Но кивнул. Посмотрел на комод. На блестящую, в идеальном порядке решетку, что висела над комодом. На автомобильную эмблему – выгнутую крылатую фигурку. Блестящая хромированная решетка была единственным украшением спартанской чистой комнатки Петрова: так и хотелось сказать «стародевичьей». От всех комнат здесь, в той или иной степени, веяло чем-то стародевическим, подумал Зайцев. Им не нужна была собственная жизнь – им хватало жизни вокруг кумира.

Взгляд его так и стоял на хромированном блике.

– «Изотта-Фраскини», – подал голос Петров.

Зайцев не слишком разбирался в автопроме, кивнул, берясь руками за угол комода:

– Хороший агрегат.

Петров ему понравился. Более того. Обойдя, обстукав комнаты, перещупав руками их жалкое барахлишко, Зайцев готов был признать: ему все соседи показались симпатичными. Каждый, конечно, на свой манер. Нелепые, жалкие, деликатные, чудаковатые. Ни на ком Зайцев не разглядел зубов, жал, сосательных трубочек, когтей, которыми обыватель впивается в жизнь.

– Не скажите, – вдруг оживился Петров. – «Изотта» – капризуля. Чуть не по ней, прошу. Сколько я у ней под брюхом пролежал, вам не передать. Вроде уж и смотрю: всё в порядке. Всё исправно. А не идёт. Ну что ж тебе надобно? А она – ни в какую. Итальяночка. Темпераментна.

Он был из тех шоферюг, которым авто всегда «она»: жена или любовница.

Комод с грохотом отъехал от стены. Что-то с тяжелым звоном упало на пол. Зайцев заглянул.

Верить нельзя никому.

Это были ножны.

Мог Петров прирезать Варю? Мог. Обожал, но мог. Платочек, вон, подобрал, в рамку вставил. Палладин.

– Что там? – заглянул Петров.

И обрадовался:

– А, вот они где!

Проворно подхватил ножны.

Вот и мотив. Допустим, увидел аванс там, где его не было. Или накопилось у него за годы обожание, пошло через край. Полез с нежностями – она по мордасам – у него обида – нож – бах!

А параллельно бежали другие мысли: перехватить запястье – заломить руку – соседи вызовут кавалерию.

Петров отстегнул клапан. Блеснула рукоять. Потянул за нее.

Отвертка.

– Немецкая. А я думал, в трамвае украли, – радовался находке Петров.

– Вы как с ней познакомились? – спросил Зайцев.

– С «Изоттой»?

– С Варварой Николаевной.

– Комиссовали меня с фронта. По ранению, – принялся рассказывать Петров – положил ножны обратно на комод. – Куда податься, не знаю. Хоть с моста. Пошел напиться для храбрости. У «Медведя» в баре. Вдруг – она. Я спьяну и не понял, что это та, известная. Слово за слово. «А кем служили? Авторота? Грузовики Мгеброва?» А вы, говорю, знающая. Они с «Фраскини» в родстве по мотору. Ну и в шоферы к себе взяла.

Петров любовно погладил радиатор. Ни пылинки. Остановился ласковым пальцем на фигурке с крыльями.

– Чего ж податься некуда было? – спросил Зайцев. – А домой?

– Дом… Какой уж дом. Родители померли давно.

– Ну жена там…

– А нужен я ей? Дело прошлое, мне теперь сказать не совестно. Да и не больно. Такое ранение у меня было, представляете ли, что женскому полу я стал без интереса. А он мне.

– Судьба-индейка, – пробормотал Зайцев со всей возможной деликатностью. – Вот ведь мухоедство.

– Ни-ни! – махнул рукой Петров. – Вот уж ничуть, если хотите знать. Хорошо, что я тогда с моста не сиганул. Потому что потом понял: не наказание это, а освобождение! От баб хлопоты одни… А с ней… – окрасился его голос нежностью, – у меня новый смысл жизни появился. Варвара Николаевна часто говорила: мы с тобой, Мишель, схожие натуры.

Он смотрел на радиаторную решетку.

Зайцев вздохнул, придвинул комод обратно к стене.

Глава 9

Вечерний воздух даже здесь, на улице Красных Зорь, пах рекой. Зайцев вдохнул с наслаждением. После многочасового обыска, барахтания в чужих жизнях, по всей коже щекотало мерзкое чувство, что не он, а его самого – щупали, трогали, переворачивали.

Он пропустил налитый электрическим светом трамвай. Решил идти пешком. Обдумать – вернее, выкинуть из головы увиденное, услышанное. Развеять в уличном шуме, проветрить на невском ветру.

Мысли были цепкие, кололи под теменем. «Психология…» – раздражался он на трамвай, на ветер, на прохожих, на тумбу, которая в самые глаза заорала УТЕ, но фамилия артиста закруглилась и пропала за поворотом круглого бока.

«Какая еще психология? Факты!»

Факт был в том, что фактов не было. Только психология и оставалась.

Темнело медленно. Все еще не растворился в синеве воздуха голубой купол мечети, все еще виден был золотой шпиль Петропавловки.

Но и она осталась позади. Постепенно сердце начало биться в ритме шагов. Мысли никак не развеивались.

Соседи Вари выглядели опечаленными, да. Просили: найдите, кто ее убил, – да. Но в то же время Зайцев чувствовал их молчаливое облегчение. Словно вся квартира выдохнула. Чуть ли не напевая пошла к другой клиентке Елена Львовна. Синицына могла теперь ласкать своего кошака, не опасаясь гнева хозяйки. Даже добрейший Апфельбаум летал: теперь можно принимать пациентов на дому – не в тягость госпоже. Варя была их королевой. Но любая королева – всегда тиранша. Он вспомнил слова Петрова насчет баб: думал, наказание, оказалось – освобождение. Это всё как – психология?