Читать книгу "Американская леди - Петра Дурст-Беннинг"

– Ты уверена, что лекция должна состояться в такой глуши? – наконец спросила Мария. Вряд ли ей удалось бы выбраться отсюда, останься она одна, – в этом не было сомнений!

Пандора обернулась.

– Дорогая, неужели у тебя уже пропала тяга к приключениям? – И, продолжая бодро шагать, добавила: – В поэтическом кафе каждый может взять в руки книгу. Но не переживай, мы уже почти пришли.

Мария удивленно подняла брови. Ей вдруг захотелось, чтобы рядом оказалась Ванда. Но племяннице нужно было следить за швеями. При этой мысли на ее лице промелькнула улыбка. Может, Ванда сейчас чувствует себя так же скверно, только она в этом никогда не признается!

Внутри склада было еще жарче, чем снаружи, на ярком июльском солнце. Воздух под жестяной крышей казался душным и спертым. Волосы Марии тут же стали прилипать к шее.

Она озиралась по сторонам. Пандора вызвалась принести что-нибудь попить.

Место, где должна была состояться лекция, представляло собой громадную кладовку: с одной стороны громоздились горы старых стульев и столов, которые указывали на то, что и прежде помещение уже когда-то использовалось для проведения собраний. С другой стороны были стопками сложены картон, жестяные канистры и ржавые металлические штанги. Мария не могла представить, где все это раньше использовалось. Пол загадили голуби, которые с испугу перелетали с балки на балку под железной крышей, как только распахивалась дверь. И случалось это частенько. Марии показалось, что тут присутствовало около пятидесяти человек.

– Куда же я попала? – пробормотала она, когда заметила приближающуюся Пандору. Мария удивленно указала на бокалы в руках танцовщицы: – Где ты это взяла? Наколдовала, что ли?

Пандора отмахнулась.

– Давай не будем говорить об этом жалком убежище. Позже ты сама поймешь, что все это относится к искусству Шерлейн. Ты сама увидишь: тут ничего варварского происходить не будет!

Мария пригубила прохладное белое вино, а Пандора тем временем рассказала ей о поэтессе. До сегодняшнего дня Мария считала Пандору эксцентричной, но сейчас убедилась в своем заблуждении. В сравнении с Шерлейн Пандора была сущим ягненком!

В возрасте двадцати четырех лет Шерлейн успела не только бросить мужа и семилетнего сына, но порвала отношения со всей ирландской семьей. Кроме того, она вдруг стала говорить исключительно на английском в знак протеста: она испытывала отвращение к суровым жизненным устоям, насаждаемым ирландской церковью с ее «похотливо-враждебной, лживой и лицемерной моралью», как любила ругаться поэтесса. С этого момента ни одного слова на ирландском не слетело с губ поэтессы. Изгнание из семьи не заставило себя долго ждать: отец Шерлейн запретил общаться с дочерью всем родственникам, будь то мать, кузина или дядя. На сына Шерлейн эти правила тоже распространялись. Возбранялось даже упоминать о ней. Теперь казалось, будто ее никогда и не существовало.

– Довольно суровые обычаи, ты не находишь? – погрустнела Мария. – И как же твоя подруга справляется одна?

– Как-то справляется, – ответила Пандора, нахмурившись, но продолжила рассказ. – После того как она покинула свой круг, бедность и неуверенность не заставили себя ждать: Шерлейн жила в каком-то сыром подвале без окна. Тянулись недели, и поэтесса от голода становилась так слаба, что не могла подняться с койки. Тогда друзья стали приносить ей продукты, которые она, кстати, очень неохотно принимала.

– Но почему? Она ведь могла писать стихи рядом с мужем и ребенком! – озадаченно воскликнула Мария.

Пандора покачала головой. Шерлейн выглядела как кельтская богиня. Отказ от ирландской церкви сопровождался переходом к древним кельтским обычаям ее родины. «Языческим обычаям», – уточнила Пандора.

– Конечно, это своего рода бегство от общественных норм, – трезво констатировала она. – Но для Шерлейн писательство – это просто избавление. Иногда она пишет ночи напролет, без сна, а в конце – лишь одно стихотворение.

Мария подняла брови.

– Я не хочу сказать ничего дурного о твоей подруге… Но смогу ли я на самом деле научиться у нее преодолевать творческий ступор?

– Это ты сама должна решить, – невозмутимо ответила Пандора.

В передней части помещения народ зашевелился.

– Кажется, сейчас начнется. Пойдем, давай тоже выдвинемся вперед!

Мысленно Мария уже упаковала эту Шерлейн в коробку, куда обычно помещаются шесть елочных шаров, и наклеила этикетку с надписью «Сумасшедшая». Но тут она кое-что вспомнила: в основном все, что говорила о подруге Пандора, напоминало историю, которую рассказывал Алоис Завацки о немецкой поэтессе Ласкер-Шюлер. Та тоже жила в бедности, порвала со своим кругом общения и придерживалась «космических» или каких-то подобных законов. Нечто особенное должно быть в таких сумасшедших женщинах…

Бой в литавры отвлек Марию от мыслей. Что это было?

Четыре молодых парня в белых куртках выставили дюжину свечей в круг и зажгли их. Среди гостей вдруг воцарилось напряжение, словно перед грозой. По телу Марии пробежал озноб.

Поэтесса вышла в струящемся шелковом платье. Темно-рыжие волосы, спадая по спине, светились, словно их кто-то поджег. Нигде никаких застежек, никаких заколок. Раздался еще один удар в литавры, и четверо парней низко поклонились.

Мария сглотнула. Она не предполагала, что забавная поэтесса произведет на нее впечатление. Однако едва Шерлейн опустилась в круг из зажженных свечей, как это мгновенно произошло.

Что за женщина! Какая странная сила исходила от нее! Неожиданно в голове Марии завертелось слово «богиня».

Шерлейн прикурила сигарету. Но не втянула блаженно дым в легкие, а выплюнула ее с отвращением. И вдруг неожиданно сразу после этих действий, не поприветствовав публику и не сказав ни слова об этом странном месте, ирландка начала читать с листка. Ее слова звучали тихо, едва слышно, так что почти не долетали до задних рядов. Но уже после нескольких предложений поэтесса заговорила громче.

…Семь лет,Семь грехов ада надо мной,Сладкие небеса – внизу;Моя память пропалаВ сияющей милости,Моя оболочка обрела силуВместе с желанием…

Мурашки еще раз прокатились по спине Марии колющей, тревожащей волной. Она закрыла глаза и отдалась поэзии на чужом языке. Какая радость слышалась в каждом звуке I и E и какая печаль – в одиноких и мрачных Us и Os! Голос Шерлейн постоянно менялся, становился то тихим, то громким. Она была похожа на музыканта, который извлекал звуки из инструмента, совершенно для этого не предназначенного.

Мария понимала не все слова, но общий смысл стиха она уловила. Ей казалось, что она еще никогда так внимательно не слушала.

…Сияй, луна,Сияй для меня и для всех,Кто следует за тобой!

Поэтесса закончила оду ударом кнута. Сигарета дотлевала рядом с ней на полу.