Читать книгу "Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - Валерий Шубинский"

Ахматова в Царскосельском парке, на скамейке, где Гумилев весной 1904 года объяснился ей в любви. Фотография П. Н. Лукницкого, 1925 год

Гумилев хотел быть подданным императрицы (об этом пишет не только Голлербах); непосредственно за строками про «забор дощатый» идут такие:

Как ты стонала в своей светлице! Я же с напудренною косой Шел представляться Императрице…

Мы еще не раз вернемся к этим словам и к загадочной Машеньке, «стонавшей в светлице», — слишком много противоречивых трактовок и слишком много легенд связано с этими двумя строфами «Заблудившегося трамвая». Пока же вспомним две важных детали. Первая: в 1907 году на даче Шмидта Гумилев, увидев распухшее от свинки лицо Анны Горенко, сказал ей, что она «похожа на Екатерину II». Вторая: один из итальянских журналистов, описывающий вручение Ахматовой в 1964 году (шестьдесят лет спустя!) премии «Этна Таормина», заметил, что «понял, почему в России время от времени царствовали не императоры, а императрицы». Царственность престарелой Анны Андреевны — общее место ахматоведения. Пишущий стихи 18-летний юноша принес «цветы из сада императрицы» 15-летней дочери морского чиновника — и она спустя годы стала некоронованной императрицей русской поэзии.

Весной 1904 года Гумилев впервые объяснился Анне Горенко в любви — под неким деревом в Екатерининском парке. В 1905 году он впервые сделал ей предложение и получил отказ. Это стало причиной их первого долгого (на два года) разрыва. В любом случае Анна Горенко Царское Село покинула. Летом того же года Горенко-отец был уволен со службы в Адмиралтействе и под предлогом отсутствия средств отправил жену и детей в Киев, сам же связал свою жизнь с вдовой адмирала Страннолюбского. Гумилев, вероятно, не мог знать подробностей этой истории, не знал он про разыгравшийся тогда же страстный и драматический роман Анны с Владимиром Голенищевым-Кутузовым, студентом-правоведом.

Встреча, произошедшая 24 декабря 1903 года, очень многое определяла в жизни Гумилева до самого конца. Была то проходящая через всю жизнь любовь к женщине или просто зачарованность очень талантливой, сильной и властной (при видимом смирении) человеческой личностью — трудно сказать. Гумилеву с раннего детства приходилось нечто о себе доказывать — себе и другим. Теперь появился постоянный объект. Беда в том, что Ахматова, кажется, меньше всего нуждалась в тех доказательствах мужественности, доблести и независимости, которые Гумилев предоставлял ей.

В разговоре с Одоевцевой он определил свой внутренний возраст как «тринадцать лет», а возраст Ахматовой как «пятнадцать, переходящие в тридцать». Пятнадцатый год шел ей в год их первой встречи, тридцатый — в год окончательного расставания. Она была всегда немного старше его — физически будучи на три года младше. «Мальчик, на полгода меня моложе», несчастно влюбленный в лирическую героиню ахматовской поэмы «У самого моря», — узнал ли в нем Гумилев себя? В 1921 году — вскоре после смерти Гумилева — Ахматова как будто посвятила поэму его памяти: вписала посвящение в один из экземпляров «Подорожника». Не случайно самоопределение ее героини — «Я была сильной, злой и веселой» — буквально воспроизведено в знаменитом программном стихотворении из «Огненного столпа»: «Много их, сильных, злых и веселых, убивавших слонов и людей…» Сам Гумилев заставил себя быть сильным — но он не был особенно веселым, и уж конечно у него никогда не получалось быть злым.

3

И Гумилев, и Аня Горенко, и некоторые другие молодые царскоселы были зачарованы новой культурой — увлекательной, соблазнительной, экзотичной. Но до поры до времени лишь обрывки ее долетали до тихого и недолюбливающего «декадентов» Царского Села — стихи русских и французских символистов, скандальные античные пляски «босоножки» Дункан.

Однако в 1904 году в Москве возник журнал, призванный дать широкому читателю в России представление о том, что большинство образованных россиян по старой памяти называли «декадансом». Именно журнал «Весы», созданный на средства текстильного предпринимателя, математика и переводчика-полиглота С. А. Полякова и редактируемый Валерием Брюсовым, по-настоящему открыл для Николая Гумилева (и не для него одного) новейшие течения русской и мировой культуры.

Слава Валерия Брюсова, родоначальника и первого провозвестника русского символизма, чьи пять книг, вышедших к 1903 году, вызвали бурную полемику в печати, все же уступала славе Бальмонта. В брюсовских стихах не было ни музыкальности, ни благозвучия. Начав с подражаний всей французской поэзии второй половины XIX века разом, он все больше тяготел к рационализму и формализму Парнаса. Но в холодные парнасские формы он внес яростный волевой напор, властную энергию — которая современникам казалась энергией поэтической. И если Бальмонта предпочитал широкий читатель — авторитет Брюсова был выше в профессиональной литературной среде.

К началу 1904 года звезда 36-летнего Бальмонта начинала блекнуть; звезда 30-летнего Брюсова, за плечами которого уже было десятилетие работы, только разгоралась. Рантье, сын рантье, но внук крепкого купчины из крепостных, он создавал русский символизм как финансовую или промышленную корпорацию — правда, не зарабатывая деньги, а тратя то, что щедро давал высокообразованный, но обделенный творческими дарованиями Поляков. Брюсов был, возможно, самым буржуазным (во всех смыслах) крупным писателем за всю историю русской литературы. Разумеется, как все буржуазные писатели и буржуазные люди, он знал толк в антикапиталистической риторике.

Валерий Брюсов, 1900-е

Надо сказать, что «Весы» были не первым изданием, отражавшим вкусы и идеи «декадентов». Но, скажем, журнал «Северный вестник» Л. Я. Гуревич (дочери директора гимназии) и Акима Волынского, выходивший в 1891–1898 годы, и недолговечный «Новый путь», издававшийся в 1903–1904 годы Мережковским, Гиппиус и Дмитрием Философовым, ориентировались скорее на «новое религиозное сознание» и «новый идеализм», а не на новое искусство. Рядом со статьями Мережковского, Минского, Волынского, со стихами Бальмонта и переводами из Верлена в «Северном вестнике» печаталась кондовая народническая проза Мамина-Сибиряка и Эртеля. «Мир искусства», выходивший в 1897–1904 годы, был по определению далек от литературы. Поэтому по крайней мере в 1904–1905 годы конкурентов у «Весов» не было.

«Весы» (до конца 1905-го) были чисто теоретическим изданием и состояли из двух разделов: в первом печатались концептуальные статьи, во втором — хроника и рецензии. С художественными произведениями писателей-символистов можно было познакомиться на страницах альманаха «Северные цветы», издававшегося принадлежавшим Полякову же издательством «Скорпион». Подписчикам «Весов» выпуски «Северных цветов» доставлялись за половинную цену (три рубля вместо шести). В том же «Скорпионе» выходили книги символистов — поэтов и прозаиков.