Читать книгу "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин"

Последняя характеристика, кажется, справедлива, – то ли в шутку, то ли всерьез еще до войны София Федоровна Колчак писала мужу: «За кем ты ухаживал в Ревеле на вечере? Удивительный человек: не может жить без дам в отсутствие жены! Надеюсь, что о существовании последней ты еще не забыл…» – но теперь Колчак относился к своим чувствам намного более серьезно, – кажется, даже серьезнее, чем Анна Тимирева; по крайней мере беспокойств, сомнений и даже терзаний они, видимо, доставляли ему больше. А она вспоминала впоследствии:

«Мне было тогда 23 года; я была замужем пять лет, у меня был двухлетний сын. Я видела А[лександра] В[асильевича] редко, всегда на людях, я была дружна с его женой. Мне никогда не приходило в голову, что наши отношения могут измениться. И он уезжал надолго; было очень вероятно, что никогда мы больше не встретимся. Но весь последний год он был мне радостью, праздником. Я думаю, если бы меня разбудить ночью и спросить, чего я хочу, – я сразу бы ответила: видеть его. Я сказала ему, что люблю его. И он ответил: “Я не говорил Вам, что люблю Вас”. – “Нет, это я говорю: я всегда хочу Вас видеть, всегда о Вас думаю, для меня такая радость видеть Вас, вот и выходит, что я люблю Вас”. И он сказал: “Я Вас больше, чем люблю”».

Вспоминала Анна Васильевна и о Софии Федоровне Колчак: «Она была очень хорошая и умная женщина и ко мне относилась хорошо. Она, конечно, знала, что между мной и Александром Васильевичем ничего нет, но знала и другое: то, что есть, очень серьезно, знала больше, чем я. Много лет спустя, когда все уже кончилось так ужасно, я встретилась в Москве с ее подругой, вдовой контр-адмирала Развозова, и та сказала мне, что еще тогда С[офия] Ф[едоровна] говорила ей: “Вот увидите, что Александр Васильевич разойдется со мной и женится на Анне Васильевне”. А я тогда об этом и не думала…» Упоминает она также, что Колчак «только раз сказал о том, что все написал С[офии] Ф[едоровне]» (это было много позже, уже в Сибири); «потом он мне сказал, что С[офия] Ф[едоровна] написала ему, что хочет только создать счастливое детство сыну. Она была благородная женщина». Обычно только эти строки становятся основанием для реконструкции их отношений, но скорее всего, в действительности все было намного сложнее.

Не нужно забывать, что мы слышим голос только одной стороны, к тому же звучащий более чем через полвека после описываемых встреч и событий; да и воспоминания А.В.Тимиревой грешат неточностями даже в описании того, что должно было запомниться ей очень хорошо. Так, неправдоподобна фраза, якобы произнесенная ее мужем, когда он впервые указал ей на проходившего мимо Колчака (а было это в начале Великой войны): «Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный. Он недавно вернулся из северной экспедиции» (четыре года, проведенные Александром Васильевичем в Петербурге, очень странно было бы характеризовать словами «недавно вернулся из экспедиции»). А описывая свою дружбу и частые встречи с Софией Федоровной в Гельсингфорсе и Ревеле, Анна Васильевна совершенно не упоминает того факта, что как раз в 1915 году семью Колчаков постигло горе – не дожив до двухлетнего возраста, умерла их дочь Маргарита (это было уже вторым ударом – в 1909 году они потеряли дочь Татьяну, не достигшую и года, и из всех детей дожить до старости было суждено только старшему – Ростиславу, родившемуся в 1910 году).

Обычно не придается значения тому, что и письма Анны Васильевны адмирал, судя по его пометкам, читал в Севастополе со сложными и, кажется, подчас тяжелыми чувствами. Вряд ли случайна, например, фраза Тимиревой – «Не знаю, Александр Васильевич, так ли я пишу и поймете ли Вы меня так, как я думаю» (письмо от 14 сентября 1916 года), – и то, что в раздумьи Колчак выводит рядом «нет». Во фразе «Я знаю, что так, как прежде, мы никогда уже не будем встречаться, знаю, что для того, чтобы увидеть Вас даже мельком, нужна случайность совсем фантастическая, но я в глубине души верю, что это будет – хотя Вы не хотите этого, и сама я ничего для этого не буду предпринимать» (письмо от 1–2 января 1917 года), адмирал несколько раз обведет слова «хотя Вы не хотите этого», а в другом письме, от 17 января («Если судьба пошлет мне случай и возможность увидеть Вас, я приму его с радостью, но искать его не буду, т. к. все равно это ни к чему не приведет»), выделит «искать его не буду», «все равно», «ни к чему не приведет»… Впрочем, мы не станем с бесцеремонным любопытством вторгаться в частную жизнь адмирала и ограничимся фразой, сказанной уже в наши дни его внуком: «Это была большая любовь, глубоко личная жизнь моего деда. Больше я ничего прибавить не могу». Вместе с тем, сохранившаяся переписка 1916–1918 годов (письма Анны Васильевны и черновики писем Александра Васильевича) является ценнейшим источником, раскрывающим не только их чувства друг к другу, но и многое из той обстановки, в которой приходилось жить обоим, так что пройти мимо них ни один биограф Колчака, конечно, не может.

… А пока, после состоявшегося объяснения и, быть может, находясь еще под его впечатлением, адмирал в сопровождении Бубнова и Смирнова направился в Ставку Верховного Главнокомандующего, чтобы по случаю нового назначения представиться Государю и получить инструкции, которыми ему предстояло руководствоваться на Черном море.

Глава 4

Флотоводец

«В пути мы трое, – вспоминает Бубнов дорогу в Ставку, – объединенные единством взглядов по нашей совместной службе в Морском Генеральном Штабе и связанные взаимными чувствами симпатии, подробно обсудили обстановку в Черном море, и А.В.Колчак со свойственной ему ясностью ума и решительностью принял определенную точку зрения на направление операций в Черном море, каковую немедленно по своем прибытии в Севастополь стал неукоснительно проводить в жизнь». Несомненно, что старый сослуживец приложил все усилия, дабы сделать Колчака сторонником «Босфорской операции», а адмирал после принятия командования и вправду действовал в этом направлении решительно и целеустремленно; однако Бубнов ли сказал то решающее слово, которое глубоко повлияло на Александра Васильевича и побудило его работать не за страх, а за совесть? По крайней мере, повествуя о постановке ему задач, адмирал впоследствии совсем не вспоминал об этих разговорах в поезде и говорил лишь о том, что произошло уже в Ставке.

«В Ставке я явился сперва к начальнику штаба Алексееву, а затем к Государю, – свидетельствует Колчак. – Это было в конце июня – начале июля 1916 г. Алексеев посвятил меня в общее военное положение, а затем я получил от него и Государя руководящие указания. Мне было дано задание десанта в Босфор для захвата его. Государь, когда я спросил его об этом задании, сказал, что к этому необходимо вести подготовительную работу».

Заметим, что Александр Васильевич не раз упоминал лиц, в его рассказе не игравших существенной роли; поэтому предположение, будто имя Бубнова было им опущено как не имевшее широкой известности (в сравнении с генералом М.В.Алексеевым и Императором), не представляется нам убедительным. Следует также обратить внимание на то, что Алексеев (начальник штаба Верховного Главнокомандующего), хотя и допускал принципиальную возможность десанта на Босфоре, еще весной 1916 года считал его преждевременным, ссылаясь на растянутость сухопутного фронта, «далеко еще не выясненное политическое и военное положение Румынии», невозможность выделить для десанта необходимые силы – речь шла о нескольких корпусах! – недостаток тоннажа и значительную протяженность морских коммуникаций, все еще уязвимых для ударов «Гебена», «Бреслау» и немецких подводных лодок. Поэтому остается придти к выводу о весомости именно Государева слова и о том, что в первом приказе Черноморскому флоту, отданном Колчаком (он вступил в командование 9 июля 1916 года), звучали не дежурно-верноподданнические, «этикетные» слова, а отголоски реальной беседы Императора со своим адмиралом, во время которой Николай II благословил Александра Васильевича иконой (к сожалению, сведений о ее дальнейшей судьбе у нас не имеется):