Читать книгу "Дыхание богов - Бернард Вербер"

Даже богоубийца не слишком меня пугает. Пусть он убьет меня, и со всем этим будет покончено. Не такой уж я хороший бог-ученик. Изо всех сил стараюсь вести мой народ правильным путем, а для чего, зачем?

Я снова смотрю на гору. Кто там, на вершине?

ЕГО ли глаз мы видели над равниной?

Почему мы вызываем ЕГО интерес?

Предположения возникают одно за другим. Может быть, он восхищается нами? А может быть, там, наверху, усталый циничный бог развлекается, глядя, как выбиваются из сил и гибнут те, кто пытается подражать ему или догнать его? Тогда его глаз похож на глаз человека, наклонившегося над клеткой с хомяками. Им он тоже должен казаться огромным.

Мне приходит в голову еще одна мысль.

А если мы в аду? Если цель игры – поджаривать нас на медленном огне, заставив поверить, что мы можем влиять на ход событий, в то время как на самом деле мы совершенно бессильны? Вдруг быть богом – ото наказание для самоуверенных душ?

В таком случае если пребывание здесь считать наказанием, то меньше страдает тот, кто раньше других выбыл из игры. Бегемоты во время засухи прячутся в лужах грязи. Воды становится все меньше, и среди животных вспыхивают жестокие драки. В конце концов остается один победитель. Он медленно умирает под лучами палящего солнца, окруженный трупами поверженных противников.

«Вероятно, мы находимся внутри романа», – думал Эдмонд Уэллс.

«Мы в реалити-шоу», – предполагал Рауль.

«Мы на бойне, – говорил Люсьен Дюпре. – И вы становитесь сообщниками убийц развитых цивилизаций».

Дюпре. Первый, кто добровольно покинул игру. Он с отвращением отказался играть, как только услышал правила. А что, если он был прав?

Мне бы хотелось быть таким же добродушным, как мой друг Фредди Мейер, который, даже потеряв возлюбленную, держится очень достойно. «Грех не взрастить радость в своей душе», – утверждает старый раввин.

Зима разносит еду. Кабачки в виноградных листьях, лапша, рисовые колобки, начиненные овощами и маленькими кусочками мяса. Нам снова подают блюда, которые придумали наши смертные, участвующие в игре. Оформлению блюд также уделено внимание – на наших тарелках украшения, вырезанные из моркови, леса из салатных листьев.

Они продумали все. Даже за едой мы остаемся в игре. Со времени первых трапез, когда мы ели только сырые яйца, меню существенно расширилось, и нам это нравится.

Ора приносит новые амфоры с вином. Я отпиваю большой глоток красной густой жидкости. Как вкусно! Вино растекается по небу, согревает меня. Все продукты, мясные ли, растительные, как правило, мертвы. Вино же кажется мне живым напитком. Я пью эту свежую кровь растений. Пью еще и еще. В моей голове что-то начинает шевелиться, будто оба полушария трутся друг о друга.

– Мишель, с тобой все в порядке? Полушария остановились. События в моей голове

вдруг выстроились как по линейке. Я еле ворочаю языком, слова сами срываются с моих губ.

– Люди-скарабеи, такая чудесная цивилизация рухнула как карточный домик. Они этого не заслужили, – с трудом говорю я.

– Они же преследовали твоих людей. Ты должен радоваться их провалу.

– Они заслужили право жить. Это была настоящая, самобытная цивилизация. Нельзя выбрасывать на свалку тысячелетнюю культуру. Это… НЕПРИСТОЙНО.

На лице Рауля появляется хорошо знакомое мне сочувствующее выражение:

– Где идиллическое сообщество Люсьена Дюпре на «Земле-17», где люди-черепахи Беатрис? Женщины-амазонки Мэрилин Монро? – вопрошаю я.

Рауль отодвигает от меня амфору. Я продолжаю:

– А если взять «Землю-1»? Шумеры, вавилоняне, древние египтяне, пришедшие за ними критяне, парфянцы, скифы, мидяне, аккадцы, фригийцы, лидийцы. Все эти народы тоже имели право на существование, но исчезли. ИСЧЕЗЛИ! Ф-р-р-р! И больше ничего!

– Ты знаешь, я верю, что дарвиновская теория справедлива и в отношении цивилизаций. Самые слабые и наименее приспособленные гибнут, – отвечает он.

– Я не люблю Дарвина. Он оправдывает «исторический цинизм».

Я снова завладеваю амфорой и наливаю себе еще вина. Во рту тепло, зубы пощипывает, и мозг снова закипает. Я верчу стакан в руках и пристально разглядываю его.

– Я помню документальные фильмы о животных, которые видел на «Земле-1». Крупные хищники, преследуя газелей, ловили отстающих.

Я собираюсь налить Раулю, но он жестом отказывается.

– И где здесь связь с гибелью цивилизаций?

– Мне всегда было интересно, как им удается снимать эти кадры замедленной съемкой. Известно же, что при этом мотор камеры должен крутиться очень быстро, и пленки тратится довольно много. Как поймать хороший кадр, если газели чаще всего удается удрать? Как, я тебя спрашиваю?

– Не знаю.

– На самом деле все заранее подстроено. В заповедниках есть зоны, специально оборудованные для того, чтобы снимать подобные сцены в замедленном темпе. Газель получает укол снотворного. Льва отлавливают накануне и не дают ему есть, чтобы он был голоден и погнался за добычей. Затем их помещают на замкнутый треугольный участок, в котором газель может бежать только в одну сторону. Льва выпускают так, чтобы он набросился на жертву в подходящем месте при хорошем освещении. Те, кто снимают документальный фильм, хорошо платят за то, чтобы сцена была идеально подготовлена. Чтобы было легко снимать даже в замедленном темпе и не против света.

– К чему ты клонишь?

– Вопрос вот в чем: зачем это снимают? Почему людям так нравится смотреть, как львы медленно пожирают газелей?

Рауль, кажется, заинтересовался.

– Потому что это жизнь природы.

– Потому что подобное зрелище прекрасно иллюстрирует теорию о том, что сильнейший всегда одерживает победу над слабым. Лев ест газель. Мы соревнуемся. Жестокий убивает доброго. Так называемые фильмы о животных растолковывают нам дарвиновскую мысль.

Я смотрю прямо в глаза моему другу.

– На самом деле соревнование – это не путь эволюции. Я в этом убежден. Можно было бы показывать не льва и газель, а много других вещей. Муравьев, которые объединяются с тлями, чтобы получать молоко. Пингвинов, прижимающихся друг к другу, чтобы вместе защищаться от холода и делиться теплом.

Внезапно наступила полная ясность мыслей, алкоголь выветривается, но я хочу еще выпить.

– Опять утопии, Мишель. У тебя слишком упрощенное представление о мире. К счастью, ты больше не принимаешь участия в выборах на Земле. Просто страшно представить себе твои политические пристрастия.

Я начинаю раздражаться.

– Я голосовал «против всех». Чтобы показать, что я за саму идею голосования, но против баллотирующихся партий. И я голосовал против тех кандидатов, которые вызывали у меня особую неприязнь.