Читать книгу "Людвиг II - Мария Залесская"

Из Пеллета Вагнер также написал письмо и Марии Мухановой (Калергис):[76] «В моей жизни произошел совершенно неожиданный, невероятно прекрасный поворот. Я погибал. Все попытки вырваться из печального положения кончались неудачно. Какая-то странная, почти демонская сила разрушала все, что я ни задумывал. Я принял решение скрыться от мира и отказаться в будущем от всяких художественно-артистических планов. В те дни, когда во мне назревало такое решение, молодой баварский король, только что вступивший на престол, велел искать меня там, где я в этот момент не находился. Наконец, посланный короля нашел меня в Штутгарте и привез к нему. Что мне сказать Вам? То, о чем я даже в мечтах и помыслить не мог, то единственное, что могло спасти меня, стало реальной правдой. Я свободен, я могу обрабатывать свои художественные произведения, могу творить и думать о совершенных сценических постановках. Опять я приступил к «Нибелунгам», к осуществлению всего моего плана. В этом чудесном юноше мое искусство нашло свое живое воплощение: он — «мое отечество, моя родина, мое счастье»!»[77]

А вот еще письмо к Элизе Вилле от 26 мая 1864 года: «… Я живу в десяти минутах езды от него… Восхитительное общение! Никогда еще не приходилось мне встречать в такой чудной непосредственности подобное стремление поучаться, подобную способность понимать и горячо переживать усвоенное… Все, что мы оба глубоко презираем, идет своим путем, далеко от нас. Мы не считаемся ни с чем. Мое необычайное влияние на душу короля может привести только к добру, а никак не ко злу. С каждым днем все в нас и кругом нас становится прекраснее и лучше (курсив мой. — М. З.)»[78].

Кстати, о «влиянии на душу короля». Оговоримся сразу: одним из самых распространенных обвинений в адрес Вагнера, которого даже называли «злым духом короля», было как раз то, что он, используя свое неограниченное влияние на Людвига II, вмешивался в политические дела государства. Это не соответствует истине. Во-первых, Вагнер к тому времени сам был уже очень далек от политики, времена его бурной «революционной» молодости миновали. Если же он и заговаривал с королем о каких-то политических моментах, то Людвиг, как отмечает большинство биографов и мемуаристов, начинал нарочито громко насвистывать и смотреть в окно, словно уносясь мыслью куда-то далеко. Во-вторых, Людвиг II, опять же вопреки распространенному мнению, был слишком самостоятельным в государственных вопросах и не допускал к их решению никого. К тому времени он уже стал королем в полном смысле этого слова. Кстати, тот же Вагнер отмечает, что «один из близких друзей короля уверял меня, что он бывает строг и непреклонен в государственных делах, чтобы не позволить себе поддаться чьему-либо влиянию, отстаивая для себя полную свободу»[79]. Вагнер был для Людвига «царем и богом» только в «царстве духа и высокого искусства».

В свою очередь, Вагнер, отдавая дань уважения монарху, написал ко дню рожденья Людвига «Марш присяги на верность» («Huldigungsmarsch»), исполненный для него непосредственно 25 августа 1864 года. Композитор своеобразно присягал на верность королю в их общем деле переустройства мира. Но воплощать столь глобальный проект нужно было постепенно: до всего человечества было еще далеко; в их распоряжении находилась лишь ничтожная часть его — мюнхенская публика.

Для начала Людвиг решил собрать вокруг себя и Вагнера лучшие исполнительские силы Германии. Как долго Вагнер мечтал об этом, почти никогда не удовлетворенный певцами и музыкантами, находящимися в его распоряжении! Пожалуй, самым главным последствием встречи композитора и короля стало то, что Вагнер вновь воскрес для творчества. Он был полон новых планов: во-первых, поставить теперь «Тристана» в Мюнхене вместо Вены, а во-вторых, вернуться к своему грандиозному замыслу «Кольца нибелунга», оставленному в период душевного кризиса.

Вагнер решил обратиться к Людвигу Шнорру с просьбой взять на себя партию Тристана в постановке Мюнхенского королевского придворного и национального театра. Кроме того, он пригласил приехать в Мюнхен Ганса Гвидо фон Бюлова,[80] ставшего к тому времени одним из лучших дирижеров Германии. (Вскоре Бюлов получил должность придворного капельмейстера.) С ним Вагнера связывала многолетняя дружба (они были знакомы с 1846 года). Забегая вперед, скажем, что отношения двух друзей ко времени описываемых событий сильно осложнились взаимным чувством Вагнера к жене Ганса Козиме, дочери Листа. И конечно же, со стороны Вагнера приглашение в Мюнхен этой супружеской четы последовало не только ради искусства, но и с задней мыслью, что Бюлов приедет вместе с супругой… Во всяком случае, рождение третьего ребенка Козимы — дочери Изольды — произойдет 10 апреля 1865 года. Этот ребенок долгое время будет носить фамилию фон Бюлов. Но на самом деле Изольда (1865–1919) — это первый ребенок Вагнера. Значит, именно в середине лета 1864 года Козима и Рихард перешли грань платонических отношений. Но обо всем по порядку.

С приездом четы фон Бюлов Вагнер всецело отдается подготовке «Тристана» к долгожданному сценическому воплощению. Чтобы поторопить Шнорра с принятием судьбоносного решения, 29 августа 1864 года композитор написал певцу очередное письмо: «Дорогой друг! Время уходит, и мне очень хотелось бы знать что-либо определенное. Не можете ли в точности указать, какие месяцы будущего года Вы будете свободны?.. Юный король стареется вдохнуть в меня бодрость. Он полон энтузиазма и непреклонной воли. Он делает экономию на всем, отказался от построек, начатых его отцом, um. д., чтобы иметь возможность самым щедрым образом тратить средства на осуществление моих художественных замыслов. (Курсив мой. Следует вспомнить это утверждение, когда мы будем разбирать проблему «катастрофических трат» короля на Вагнера. — М. З.) И когда я вижу его дивную настойчивость, я невольно спрашиваю себя каждый раз: откуда же взять необходимые артистические силы? При этом меня охватывает сомнение, что лучше: напрячь ли средства, чтобы сотворить нечто необычайное, эпизодическое, или же задаться целью установить нечто организованное, нечто постоянное.[81] При такой воле, как воля моего благородного короля, этого олицетворенного гения всех моих мечтаний, воле исключительной, верной, полной вдохновения, я совершенно теряю способность учесть все открытые предо мною возможности. Король очень любит Вас и желает только одного: иметь Вас здесь всегда. Он хотел бы, чтобы, кроме «Тристана», были поставлены в образцовом исполнении и «Тангейзер» и «Лоэнгрин»…»[82]