Читать книгу "Искальщик - Маргарита Хемлин"

На кровати сидел прежний Марик Шкловский. Болтал ногами, только такими чистыми ногами, каких у него сроду не виделось.

И вони от него не исходило.

Я подобрал остатки продуктов, вывалил на стол, прямо на белую мережковую скатерть. Нарочно, для лучшего классового сближения с Мариком.

Сели пировать.

Я знал, что пир этот, может быть, последний в моей нынешней жизни. А Марик от счастья аж заходился. Думал – на века он так жрать будет теперь.

Молчание мое он не замечал, говорил хоть неразборчиво от набитого рта, зато полезно для меня.

Марик действительно находился в доме моих деда и мамы в момент, когда туда ворвались в поисках врача струковцы. Звуки происходившего тогда стерлись из памяти Марика, помнит только занесенную над его животом шаблюку бандита. Причем помнит живых деда и мою бедную маму, которые махали руками аж под тою шаблюкой, чтоб струковец тую шаблюку проклятущую им на руки опустил, а не на хлопчика невинного.

Дальнейшее Марик не помнит.

Очнулся в телеге, в сене, под коркой из своей крови рядом с несколькими убитыми трупами. Помнит, что кровавую корку пополам с сеном рукой ломал-ломал, чтоб изнутри оттуда освободиться. Мужик-возчик услышал такое дело, посмотрел на Марика как на случайно живого и скинул с повозки. Поехал дальше – наверно, хоронить порученных мертвецов.

Марика подобрали красноармейцы. Он очутился в киевском госпитале и там провел в тумане чуть ли не полгода.

В дальнейшем при постоянной перемене власти с разных сторон он окончательно затерялся в мире и почти утратил человеческий облик.

Недавно с группой таких же товарищей пришкандыбал в Чернигов. И буквально на второй день состоялась встреча его со мной.

От движений руками по столу и в воздухе повязка на животе немножко растрепалась. Я выразил опасение, что надо б аккуратнее.

Марик радостно ответил, что как раз и не надо. А надо постоянно трохи ковырять. А то не проживешь. Подавать совсем не будут.

Он разомлел от еды и мечтательно просипел:

– Лазарь, наверно, теперь щастя настало. И не надо ничего сверху – и так у нас с тобой все есть. И хата, и богатство… – Марик повел рукой круг себя, волной повел, вроде горы осматривал. – Будем жить и радоваться. Ага ж? А если шо закончится – жратва там или дрова, – ту самашедчую, шо меня намывала своими слезами дурными, или Рувимчика идиётского попросим. То ж Рувимчик был щас? Постарел, а все равно ж – Рувимчик? Они ж нам все дадут. А? Правда ж?

В его чистых отмытых руками Доры глазах светилась такая большая, такая светлая надежда, что я не смог зачеркнуть ни одно его слово. Ни одно.

И я сказал:

– Марик, ты прав! Много еще надо постараться, чтоб забрать обратно у беспощадной судьбы наши с тобой детские надежды. Один я не потяну. Ты мне должен помочь. А теперь, Марик, хватит передо мной делать цирковые номера! Ты не в банде беспризорной. Ты теперь опять человек. И если человек, так выкладывай всю правду про невсамделишнего своего папу Шкловского и тому подобное. И учти. Настоящая дружба может быть только без брехни. Ну!

Марик опустил свою голову. Сопел, шмыгал пустым носом. В общем, сдаваться не желал.

Я для сближения снял с себя душегрейку, набросил Марику на плечи. Он быстренько просунул куда надо руки и погладил на груди. Расценил как товарищеский чистый подарок.

Конечно, с душегреечкой придется попрощаться, но на кону стояла правда.

Как уже говорилось мной выше, Шкловский появился в Остре в облаке тумана.

Люди что знают про человека? То и знают, что он сам про себя распространяет. Верят, не верят, а знают именно измышления самого измышляющего. Тем более когда у всех мозги набекрень от текущих куда попало событий.

Говорил Шкловский, что ездит в Киев – значит, ездил. Намекал, что гуляет там с бабой – значит, гуляет. Считалось, что в пуговичной артели заправляет – значит, заправляет. Называл Марика сыном – значит, сын и есть.

Марик родился и рос в Козельце. И звали его Марик, но фамилия ему была от родителей Беленький. Родителей он утратил одновременно в сильно несознательном возрасте, воспитывался у дальней родни. В числе родни находился парень Суня, увлеченный революцией и прочим.

Этот Суня в один распрекрасный денек привел в дом Шкловского и говорит:

– Вот мой близкий товарищ. Он пережил большое горе. Ему нужен на место погибшего сына новый хлопчик. Если б усопшего сына звали не Марик, я б еще подумал, но его звали таки Марик, как нашего сиротку. И по возрасту они полные ровесники. Так, может, пускай наш Марик будет Марик Шкловский? И товарищу хорошо в утешение, и нашему сиротке тоже хорошо, у него образовался отец, который в дальнейшем за него ответит перед людьми, а заодно и перед Богом, который в курсе дела.

В общем, Марика отдали с почестями Шкловскому в сыновья. Наказ был один: называть папой и на шею не вешаться.

Нельзя сказать, что у козелецкой родни Марику жилось плохо, но Шкловский явился в сапогах, пиджаке, вынимал с кармана часы и имел упитанное лицо. По всему выходила хлопчику польза.

Правда, родственники Марика тихонько спрашивали у Суни, какой достаток имеет Перец, кроме того что напялено на нем и рассовано по карманам. Суня махал руками на все боки и туманно напускал значительность.

Марик старательно подслушивал и подглядывал, но ничего не уяснил про благосостояние нового отца.

В его неокрепшую душу запало словесное выражение, отпущенное родственной бабкой:

– Поц ты, Суня! И Перчик твой поц! Хай, конечно, Марика забирает. Бандитству научит – и то хорошо. Время начинается бандитское. Хоть не пропадет хлопец…

Пробыл Шкловский в доме нового сына всего один день, шептался беспрестанно о чем-то с Суней, ночью ушел с тем же Суней прогуляться по воздуху, а на рассвете прибежал один, поднял сонного Марика с пола, где тот беззаботно спал, и в полураздетом состоянии увел с собой в другую жизнь.

При себе у Шкловского находился портфель, не сильно большой, но тяжеленький.

Вот в таком виде они и появились в Остре – Шкловский и Марик. Папа и его сын.

Пришли они на пустое место, брошенную хату заняли. А совсем скоро Шкловский стал себя показывать, обнаружил форсистость, пиджаки, сапоги и даже ботинки. Марик тоже голым не бегал – и штанов двое, и рубашек даже несколько. И портфель в школу. Тот самый, с которым они в Остёр приперлись.

Повторяю не по словам Марика, а по мнению моих деда и мамы, так как я восстанавливал картину явления Переца с Мариком по кирпичику.

Дальше уже известно. Шкловский куролесил, Марик рос вроде придорожной травы. Шкловского полюбил как родного и сильней всего на свете боялся, что тот его таки бросит. Каждый раз, когда Перец выезжал артельской бричкой на Киевский шлях, Марик бежал вслед и распускал нюни, прощаясь навеки веков.