Читать книгу "Бродяга: Побег - Заур Зугумов"

Но и на свободе мы оставались теми, кем были за колючей проволокой, — верными, преданными и бескорыстными друзьями. И вот встреча, и опять в тюрьме. Это было и грустно и радостно, но ничего не поделаешь, каждый выбирает свой путь. Мы это знали, а потому радости у нас было больше, чем грусти, если не сказать, что грусти (внешних ее признаков) у нас не было вообще.

Женька тоже уже несколько лет сидел, и тоже за воровство. У него со свободы был особый режим, и он отбывал срок на Чиньяворике, на открытом особом, куда его вывозили. Он тоже не знал, куда его везли, но был удивлен тем, что его не посадили к полосатым. Вскоре все стало ясно, а пока мы предавались воспоминаниям об этапах нашего жизненного пути. Нам было что вспомнить…

Когда после суток пути состав ушел от основной ветки влево, всем стало ясно — нас увозят за пределы Коми. Да, это уже была Тюменская область, это уже была Сибирь. Впереди — станция Харпа, особый режим. Эту станцию почему-то еще поэтически называли станция «Северное сияние». Здесь было два лагеря особого режима — «тройка» и «десятка». Иосир и Чиньяворик — особые лагеря Коми — были полосатым раем, по сравнению с этими двумя лагерями Харпы. Здесь ооровцев выводили на работу на каменоломни.

Если просматривать старые военные архивные кинопленки об узниках концлагерей, где их гонят на работу под лай овчарок и свирепые окрики фашистов-автоматчиков, то будет одна и та же картина, не нужно ничего ни переводить, ни воображать. Ужасное прошлое повторялось один к одному. Но здесь, на Харпе, было, пожалуй, покруче, ведь это была не Европа, а Сибирь, и в лицо бедолагам по дороге на работу и назад дул не легкий средиземноморский бриз, а пронизывающий до костей норд с горы Машка.

Бродяги, которые сходили на этой станции, не расставались с нами, как обычно, на время килешовок, а прощались навсегда, зная, что выживут немногие. Когда выкрикивали фамилии на выход с вещами, мы с Женей слушали с замиранием сердца, не выкрикнут ли его фамилию, потому что у него был особый режим, но, слава Богу, пронесло.

Да, забегая вперед, скажу, что вновь на особый Женька попал много позже. Когда Харпа была позади, те, кто уже бывал в этих краях, вычислили нашу конечную остановку — Лабытнанга, ибо других лагерей рядом не было. Это уже было Заполярье.

Лабытнанга находится на берегу Оби, чуть ниже по течению — Обская губа, а на противоположном, левом берегу — город Салехард. Здесь кончались все дороги, в том числе и железнодорожное полотно, и начинались бескрайние просторы тундры, вплоть до Карского моря и полуострова Ямал.

Все эти просторы были вотчиной ненцев. Здесь уже была вечная мерзлота и ничего не росло. Даже вода была привозной. Городом это поселение жители назвали из тщеславия, ибо, кроме нескольких двухэтажных срубов — школы и еще чего-то, все дома здесь были одноэтажными бараками лагерного типа. Все это я успел про себя отметить, пока наш этап вели в лагерь.

Особенно непривычным было то, что никто из жителей не проявлял к нам абсолютно никакого интереса. Они, видать, жили по старым понятиям НКВД, которое гласило: «Население СССР делится на три категории — на заключенных, бывших заключенных и будущих заключенных».

Прибыло нас на эту командировку девять человек.

Глава 2

Жизнь зека во времена перемен

Что такое гримасы судьбы? В суматохе дней об этом мало задумываешься и, лишь когда она показывает свой смертельный оскал, остро понимаешь, что жизнь, в сущности, зависит от цепи нелепых случайностей и фатальных совпадений. А в итоге решает все роковое стечение обстоятельств.

Так получилось, что попали мы в зону тогда, когда там затевались серьезные лагерные перемены и наше присутствие оказалось очень даже кстати. Тем более что некоторых из моих новых друзей по неволе давно уже знали не только в Устимлаге, но и за его пределами. Да и по возрасту они были почти вдвое старше нас, а свободы не видели почти столько же, сколько некоторые из нас прожили вообще.

Сама структура этого лагеря, отношение администрации к осужденным ничем особенным от остальных лагерей не отличались. Начальство здесь проводило политику кнута и пряника: запугивало одних и что-то сулило другим, жестоко наказывая непокорных и демонстративно поощряя податливых.

Фактически лагеря того времени делились на две категории: воровские и сучьи. Объяснять их значение, думаю, нет надобности, ибо названия говорят сами за себя. Но была еще одна категория лагерей, которая, по сути, считалась воровской, но не была таковой на самом деле. В таком лагере все, на первый взгляд, было то же самое, что и в лагере с воровским укладом. Был также положенец зоны, был, естественно, и общак, грелся изолятор и БУР. Все функционировало как положено, но до тех пор, пока интересы администрации не пересекались с интересами арестантов. Если на воровской командировке шло открытое противостояние и никто никому ничего не хотел просто так, без борьбы, уступать, то здесь по первому требованию ментов все делалось так, как это было нужно ментам.

Все подобные действия были закамуфлированы громкими воровскими лозунгами типа «За жизнь воровскую и смерть мусорскую» или «Благополучие дому нашему общему и всему ходу воровскому» и прочей трескотней.

Мужикам, которые все это видели и слышали, на первых порах трудно было разобрать, где ложь, а где правда. Ну а тот, кто все понимал и не хотел мириться с блядской постановкой, попадал тут же в изоляцию.

Находясь в большой камере изолятора, куда наш этап поместили на сутки, и переговорив с теми, кто еще верил во что-то и уже устал бояться расправы, нам не составило труда понять все, что творилось на этой командировке. К сожалению, для некоторых из нас подобного рода лагеря не стали неожиданностью, но односторонним подход, естественно, быть не мог, поэтому мы ждали выхода в зону и встречи с положенцем. Набор догм, которые прочно вросли в сознание бродяги, формировал мир, в котором он жил и вне которого не мыслил себя. Когда же возникало нечто грозящее разрушить его инерция сознания стремилась защитить этот привычный мир, так же как любой из людей старался бы защитить дом, в котором он живет, если бы что-то угрожало разрушить его.

Мне кажется, что настало время объяснить читателю суть названия моей книги «Бродяга». Кто же он, человек, который смеет именовать себя так в преступном мире? Для начала немного истории не помешает.

В семнадцатом веке английские законы, направленные против бродяг, всегда отличались крайней суровостью. Один из специальных статутов характеризовал человека, не имеющего постоянного места жительства, как существо «более опасное, чем аспид, дракон, рысь и василиск».

На Востоке отношение к каландару (а именно так здесь назывался бродяга, дословно — бродячий дервиш) было противоположно западным воззрениям. Каландар принадлежал к очень привилегированной касте уважаемых людей того времени. Это объяснялось тем, что бродяга здесь отказывался, можно сказать, от всех земных благ, был, таким образом, ближе к Богу и уходил в дорогу налегке — в поисках Истины.

Что же касалось матушки-России, то она, как всегда, была оригинальна и в этом вопросе. Часть общества презирала бродяг, сажала их в тюрьму, стараясь уничтожить на каторжных работах. Другая же часть того же общества в какой-то мере жалела их. Но была и третья часть, пассивная, которой безразличны жизни и судьбы других людей. Среди представителей этой части больше ценились животные, нежели люди.