Читать книгу "Ангельские хроники - Владимир Волкофф"

– Атрофия, – невнятно прошептал Петр Петрович.

– Да, матери теряют молоко, девственники становятся импотентами. Но это только если для выделяемых ими веществ не находится другого выхода. Понимаете ли вы, что, доказав существование Бога, мы получаем в свои руки и орган веры, ну вроде как машиностроительный завод, который затем можно переоборудовать для производства пушек? Тогда мы сможем заставить людей верить в то, чего нет, потому что в то, что есть, они уже верить не будут. Неважно, что они будут знать, что что-то существует на самом деле, верить они предпочтут в нечто иное, ибо они всегда предпочитают веру знанию. В этом и проявляется величие их души, качество, в корне противоположное мещанству. Впрочем, так-то оно и лучше, потому что мы заинтересованы в действии, а чтобы управлять действием, вера лучше уверенности.

Петр Петрович был поражен таким взглядом на вещи.

– Честно говоря, – сказал он, – я об этом не подумал.

– Человек, – продолжал Феликс Эдмундович, – любит верить. Отнимите у него Юпитера, он поверит в Изиду. Отнимите Изиду, он будет верить в Богородицу. Отнимите у него религию, он обратится к искусству, деньгам, спиритизму, дзен-буддизму, йоге, марксизму, психоанализу. Как видите, человеку, потерявшему веру, можно навязать все что угодно.

Петр Петрович признал, что такое преобразование веры открывает широкие горизонты.

– Однако, – прошептал он, – зная, что Бог существует… они будут держаться настороже.

Впервые за весь вечер плотно сжатые губы Феликса Эдмундовича сложились в улыбку.

– Именно, – сказал он. – А если они будут держаться настороже по отношению к Господу Богу, для Христа они будут потеряны. Если нам удастся довести их до этого, мы победили. Невеста Агнца возьмет в любовники Антихриста.

И святой чекист, палач-аскет вежливо хихикнул в кулак.

– Товарищи, – сказал Ильич, – время позднее. С Богом мы все решили, но остаются колчаковцы.

Лев Давидович, должно быть, давно пытается мне дозвониться. Благодарю вас. Феликс Эдмундович, позаботьтесь об организации международной пресс-конференции денька через два-три. Пригласите журналистов – немецких, французских, английских, итальянских, американских. Петр Петрович, вам предстоит сделать небольшой доклад о вашем доказательстве в популярной, но безупречной форме. «Бог существует: то, чего не смогли доказать попы, с блеском доказали большевики, едва успев вступить в игру». И все в таком духе. Ну, а после этого – что вам больше по душе? Три месяца в Сочи, например? А мы пока подготовим для вас новую кафедру большевистского христианства.

И Ильич залился долгим людоедским смехом.

– Я уж не говорю о наших бородатых попах. А вы только представьте себе физиономии этих римских кардиналов, красных, бритых, – или самого Святейшего Отца, Папы Римского! Хорошо бы их сфотографировать, когда они узнают. А – еще смешнее – все эти лавочники-атеисты, аптекари-вольнодумцы, ветеринары-вольтерьянцы, которые насмехались над своими верующими мамашами и воображали, что, препарируя лягушку, доказывают, что Бога нет! А неверующие семинаристы, вроде этого мужика, Иосифа Виссарионовича в своих валенках! Вот уж кто взбесится! То-то смеха будет! Ах, Петр Петрович, дайте-ка я вас расцелую от всего сердца! С сегодняшнего дня все ваши желания будут исполняться. Ну, не знаю: книги там, охрана, удобства, может, женщины, – некоторым это нравится…

Ильич поднялся, обошел вокруг стола и припал губами к бескровной, шершавой щеке Петра Петровича.

– Погодите, погодите, – проговорил профессор, – я только сейчас начинаю осознавать… Если Бог есть и если я буду помогать вам с ним бороться, я ведь рискую и даже очень…

Ильич опять заразительно рассмеялся.

– А-а-а! Признаю: есть, есть горошина под матрасом! Ну и что! Вы же – ученый! Вы не можете отступать перед правдой. А потом, знаете ли, – левый глаз его совершенно закрылся, – всегда есть способ провести Его. Скажете только: я бедный грешник. Он просто будет вынужден вас простить. Ладно, я с вами прощаюсь. С завтрашнего дня в вашем распоряжении будет машина с двумя охранниками. Попы, насколько я их знаю, способны перерезать вам глотку. Они, думается, отреагируют быстро. Сначала, конечно, – ликование. «Видишь, – скажет поп Макарий своему соседу-учителю, – видишь, Моисеич, все эти годы прав был все же я». А потом они поймут, что их провели. В общем, никогда не знаешь, чем все кончится. До свиданья, до свиданья.

И, вцепившись в плечи профессора, человечек стал дружески подталкивать его к выходу. Следом за ним, держась очень прямо, вышел, покручивая остроконечную бородку, Феликс Эдмундович.

* * *

Сводчатый подвал казался «китайцам» очень большим и высоким, потому что сами они были маленькие.

Как смогли, они украсили его кирпичные стены, приклеив, прибив, приколов, подвесив к ним все самое яркое и блестящее из того, что наворовали и что еще не успели обменять на еду. Елочные бусы, разнообразные зеркала, расшитые блестками платья, пряжки со стразами, ордена с бриллиантами, шелка, испанские гребни, восточные веера, поповские рясы, медные и серебряные подносы, украшения, бальные мантильи, конфетные бумажки.

Главарю «китайцев», Федьке, было тринадцать лет. Остальным и того меньше. Родителей почти у всех убили большевики, и только у некоторых – белые. «Китайцам» это было все равно. Девчонки у них попрошайничали и воровали по мелочи. Мальчишки попрошайничали и убивали. Иногда, когда не хватало народу, в убийствах принимали участие и девочки. Они нападали на улице на какого-нибудь биржевого маклера или пьяного гуляку, срывали с него шапку, одежду, белье и забивали насмерть зажатыми в маленькие кулачки острыми камнями, как пещерные люди – мамонтов.

У них были свои законы. Тот, кто нарушал их, изгонялся из ватаги. Такому оставалось лишь умереть от голода или холода. Однако для верности предателя топили в канализационном люке, засунув туда его голову и продержав ее так столько, сколько нужно.

Вот уже несколько дней они пребывали в состоянии боевой готовности. Кое-кто из промышлявших в одиночку недавно попался, их отправили в детприемник, а затем разбросали по невесть каким исправительным колониям. Но у «арбатцев», их противников, дела были еще хуже. Чекисты окружили триста человек – мальчишек и девчонок, – отвезли их в карьер и расстреляли. Кое-кто из тех, кому удалось спастись, примкнул к «китайцам», где, несмотря на прежнюю вражду, были встречены по-братски.

Федька разжег костер из куска деревянной панели, притащенной из Юсуповского дворца. Было дымно, но дым так приятно пахнет жильем. Мерцавшая в полутьме золотая и серебряная мишура придавала сводчатому подвалу вид семейного очага: то ли пристанище Стеньки Разина, то ли пещера Али-Бабы, а для многих – просто изба или спальня в родительском доме, где перед иконой мирно теплится лампадка.

В радиусе трехсот метров от очага на всех направлениях Федька расставил часовых. Растянувшись на ворованной шкуре белого медведя, он гладил по волосам свою возлюбленную, двенадцатилетнюю Надю, и слушал своего шута, интеллектуала Свена, или Свинью, тоже двенадцати лет, в очках с одним-единственным стеклом и одной дужкой, чудом державшихся на оттопыренном ухе, который, брызгая от возбуждения слюной, рассказывал о приключениях Рокамболя.[20]Танцующие языки пламени то и дело выхватывали из темноты полдюжины детских рожиц: грязных, закопченных, рябых, до времени состарившихся.