Читать книгу "Праздник цвета берлинской лазури - Франко Маттеуччи"

У Альфонсо затряслись поджилки. Глаза серого кота на баобабе светились красным огнем. Мяуканье сливалось с ревом бури, пробирая до самого сердца. Нужно было немедленно действовать, как учила бабушка: «Чтобы выяснить, одержим ли бесом кот, сидящий на дереве, надо воткнуть в ствол дерева нож, ровно под кошачьими лапами».

Казалось, что с минуты на минуту начнется ураган. Альфонсо метнулся на кухню, схватил длинный, остро отточенный нож и вернулся к баобабу, сгибающемуся под мощными струями дождя. Надрывное мяуканье перекрывало шум грозы, ветер слепил, комкал и смешивал все вокруг. Кот путался в собственном хвосте.

«Когда воткнешь в дерево нож, то если кот одержим ведьмой, он начнет говорить с тобой человеческим голосом и просить о помощи. Ты сможешь освободить ведьму, вытащив нож, а если оставишь его в стволе, ведьма погибнет в страшных мучениях».

Альфонсо приблизился к баобабу, сверкающему от капель дождя, занес отточенный клинок, глянул на ветви, сплетенные, подобно лопастям веялки, и, когда кот уже, казалось, был готов броситься на него и впиться своими острыми когтями, по самую рукоятку вонзил нож в мягкую кору. Как только сталь проникла в древесину, ветер стих, буря как будто стала успокаиваться. Альфонсо уставился наверх. В безмятежных ветвях баобаба кот, охваченный страхом, вытянул шею, скорчился, будто стремясь освободиться от инородного тела, вытаращил глаза, забился в конвульсиях и, как пули из автомата, стал выплевывать слова, громко и отчетливо. Голосом маленькой девочки он завопил:

— Спаси меня, спаси!

Мороз прошел по коже садовника. Такое никому не расскажешь, за сумасшедшего примут. С неба вновь обрушились потоки дождя и града. Чудовищный рокот сопровождал человеческие слова, которые на глазах Альфонсо произносил кот:

— Вытащи нож из моего тела! Освободи меня, проклятый смертный! Оставь меня в покое, или тысячи несчастий обрушатся на твою ничтожную жизнь!

Обезумевший от ужаса Альфонсо готов был позвать кого-нибудь на помощь, но внезапно огненная вспышка, белая стрела, посланная небесами, ударила в ствол баобаба, просочилась сквозь древесину и сосредоточилась на лезвии ножа. Альфонсо, так и не отпустившего рукоять, ударом молнии откинуло от дерева. Свет в его глазах померк…

Вскоре гроза закончилась, воцарилась странная, пронзительная тишина. Какое-то время все наслаждались долгожданным покоем после рева бури, никто не отваживался нарушить его. Альфонсо очнулся метрах в двадцати от баобаба. Рядом на земле валялась обгоревшая рукоятка ножа, и серый кот ласково терся о ботинки. Ствол баобаба был покорежен молнией. Сбежались люди, гроза не оставила никого безучастным: даже кухарки и поварята пришли полюбопытствовать. Манлио был встревожен тем, что громоотвод впервые подкачал. Умберта со слезами на глазах гладила несчастное раненое дерево: от мощной вспышки на поверхности дерева белыми смоляными каплями выступил сок, похожий на кровоподтеки. Манлио отметил, что на стволе отпечатался ломаный зигзаг молнии, как будто детский рисунок, вырезанный ножиком на коре. Альфонсо сделал вид, что подошел вместе со всеми, и попытался успокоить Умберту:

— Не волнуйтесь так. Я видел, пожалуй, не меньше тысячи деревьев, в которые ударила молния, но ни одно из них не погибло.

В разломе уже копошились сотни муравьев, дисциплинированно следуя каждый по своей полосе, как на автостраде. Уязвленный, обожженный баобаб никак не мог прийти в себя от того, что суеверный дурак Альфонсо, до сих пор верящий в существование ведьм, догадался воткнуть во время грозы нож ему в бок.

Рану заложили соломой и свежей травой, согласно рецепту, который Манлио вычитал в «Рецептурном справочнике» XVII века. Умберта ухаживала за баобабом, как за тяжелобольным, два дня она не отходила от него ни на шаг. Дерево оказалось стойким: рана мало-помалу затянулась, листья продолжали расти, а затаившийся на верхушке белый цветок окреп и начал источать аромат.

Градом побило множество растений. Альфонсо собрал все ветки, листья, запалил топку и сжег там все, включая и серого кота-оборотня, которого с тех пор больше не видели на вилле Каробби.

21

Солнце освещало декорации, глянцевые, переливчатые, как голограмма. Замир медленно прогуливался по настилу, любуясь проделанной работой. В небо торжественно устремлялись фонтаны Бернини, царственный, влажный Нептун восседал под колонной Траяна, в центре гармоничной композиции высился купол храма. На внедорожнике, нагруженном банками с краской, к площадке подъехал Руджери. Замир подошел к нему и с воодушевлением проговорил:

— Это настоящий шедевр. Тебя ждет невероятный успех.

Юноша был готов к перемирию и хотел сохранить хотя бы дружеские отношения. Руджери косо глянул на него, как будто тот сморозил чудовищную глупость, и зло буркнул:

— Некогда тут лясы точить. Вот новая берлинская лазурь. Иди и крась купол, чтобы к четвертому сентября все было готово. А то смотри у меня!

Замир послушно побрел к лесам. У него не было никакого желания вновь идти в атаку: любовь Умберты скрашивала любые неприятности.

Архитектор с ненавистью смотрел вслед юноше. Очень скоро его подтянутое тело потеряет весь свой накал, исчахнет. Под воздействием смертоносного цианида мускулы превратятся в кашу, худоба сделает его похожим на тень из царства Аида. Руджери отчетливо представил себе, как Замир, бледный, бритоголовый, с капельницей в руке тяжко ковыляет по больничной палате, и, вздрогнув, нервно огляделся вокруг, как будто кто-то мог услышать его мысли. Усевшись в машину, Руджери закрыл окна и включил кондиционер. Все еще можно изменить, достаточно выйти и крикнуть: «Стоп, я передумал!» Все тут же вернется на круги своя, а именно: Замир возьмет эту женщину в жены, они нарожают кучу детей, будут жить счастливо и умрут в один день. А ему останутся предательство, одиночество и холодные ночи в пустынной постели. Нет, пока он не готов к жизни в окружении ледяного мрамора. Пусть их любовь закончится ярким финальным аккордом. Разве смерть не иллюзорна? Разве вымысел — не самое реальное из того, что есть в жизни?

Голубки выстроились в цепочку и начали передавать друг другу банки с берлинской лазурью. В ритме звучащей музыки каждый, словно уличная девка, старался выставить напоказ какую-нибудь аппетитную часть тела, кто плечи, кто зад, кто руки, чтобы понравиться Руджери и попасть в его спальню этой ночью. Но архитектор за поднятыми стеклами джипа был погружен в свои мысли.

Замир сделал первый мазок новой краской. Цвет был гораздо более насыщенным. Раскинув перед собой карту звездного неба, юноша первым делом изобразил созвездие Андромеды. С высоты лесов он заметил, что банки с краской выстроились ровным кругом, и подумал, что это доброе предзнаменование.

Баобаб привык к жизни на вилле. Обстановка больше не казалась враждебной, и в жаркие часы ему даже удавалось прикорнуть. Для такого великана отход ко сну был нешуточной процедурой. Нужно было отключить соединения с ветвями, сосредоточить всю энергию на сердцевине, утихомирить ее с помощью целенаправленного гипнотического воздействия, и только если все это удавалось, баобаб засыпал. Во сне его кора издавала легкое сипение, древесный храп, который смешивался со стрекотанием цикад. С самых высоких веток в небо, подобно мыльным пузырям, устремлялись дремотные видения великана, в которых можно было различить то золотистый плод, то симпатичную ветвистую подружку, то красный закат в Сенегале… Но не только мысли о прошлом обуревали баобаб: иногда в его снах появлялось нежное личико Умберты, которая ласково гладила грубую кору.