Читать книгу "Там, где нас есть - Борис Мещеряков"

Кузя, по давней традиции уборок, вытряхнул все из самодельного книжного шкафа на пол и начал составлять на полки книги, тетради и полевые дневники, не следуя никакому специальному порядку, а просто сначала книги, потом, когда они кончились, — тетради, а потом, после всего, на нижние полки, дневники и схемы в рулонах.

На полу образовалась внушительная куча всякого добра, среди которого имелись раритеты, способные украсить любую кунсткамеру или кабинет психиатра. Например, лифчик Людки Будановой, на котором зеленым фломастером расписалась вся группа «Интеграл», причем на правой чашечке одиноко красовалась размашистая роспись Алибасова. Каким образом исторический лифчик попал в собственность жителей именно этой комнаты — отдельная драматическая история, которую за недостатком времени мы рассказывать не будем. Еще на полу имелись две половинки зуба мамонта, по уверениям Малька выбитые им лично из мамонтовой челюсти во время практики на Командорах. Несколько снаряженных патронов для Фигуриной мелкопульки, бутылка из-под японского виски «Никка», вынесенная океаном к нашему побережью в районе Владивостока и привлекшая внимание болтавшегося на берегу Кузи своей «старинной» формой и поселившимся внутри крабиком. Рыболовный крючок из кости с привязанной к нему оленьей жилкой, которым снабдили Сидора добродушные оленеводы из Красноярского края, увидев, как тот мается, пытаясь вытащить на берег одного за другим здоровенных таежных тайменей. Те издевательски разгибали покупные норвежские крючки и легко рвали леску питерского производства. Сушеная голова одного из впоследствии побежденных тайменей, застывшим взглядом мутных глаз напоминающая преподавателя Трубникова, долгое время украшала стену над Сидоровой кроватью, пока ее как-то летом напрочь не съели набежавшие невесть откуда муравьи. Много интересного, чего говорить. В другое время повозиться б во всем этом да повспоминать всякие истории… Но покамест это все сваливается кучей на подоконник, где стараниями малоразговорчивого Кузи остался только чайник с мичуринским экспериментом.

Следующим этапом становится подметание и мытье полов, которым, пыхтя и ругаясь по-черному, занимается лично Сидор. Движется все это дело не сказать чтоб быстро. Во-первых, Сидор торопиться не умеет и не любит, а во-вторых, мытье полов вполне себе напоминает многослойные археологические изыскания. Между прочим, во время мытья под одним из шкафов обнаруживается считавшаяся безвозвратно утерянной пивная этикетка из Фигуриной коллекции. Жизнь ее несколько потрепала, но этикетка довольно бодра, и Фигура сильно обрадуется находке. В чем ее ценность, только Господу известно, но всякий раз, когда возникали разговоры под пьяную лавочку о невозвратных потерях, Фигура со слезой в голосе ее поминал, и все почтительно замирали на несколько секунд.

Борух, надо заметить, все время непосредственно уборки не валяет дурака, раз уж собрался помочь, а моет посуду. Не так уж и мало посуды, надо заметить: эмалированный таз и еще эмалированное же ведро. В основном это посуда для питья, но имеется и для еды: враки, что геологи со студенческой скамьи приучаются только пить, но никогда не едят.

В заключение, с выражением на лице «раз пошла такая пьянка…», Сидор стирает под душем в мужской душевой ни разу на моей памяти не стиранные занавески. Они оказываются бордовые в мелкую оранжевую полоску, а вовсе не одноцветно бурые, как я всегда считал. За неимением прищепок, да и веревок тоже, мы втроем развешиваем их обратно на багет.

— Заодно и разгладятся, — резонно замечает Сидор, и мы с минуту наблюдаем воцарившийся гибрид рисунка из учебника по гигиене жилища и музея Революции, в той части, где имитируются места первых марксистских сходок.

— Лепота-а-а!.. — умиротворенно произносит Кузя и чинно садится к освобожденному от исторических завалов столу, одновременно вытаскивая из кармана недочитанную заметку.

— А то! — довольно хвастливо соглашается Сидор и немедленно спохватывается — Такое дело надо отметить!

Стипендия была недавно, приуроченный к ней денежный перевод от богатых магаданских предков тоже не успел еще раствориться в пространстве, и Сидор полон радужных планов на вечер.

— Нуууу, вообще-то я принес… — скромно напоминает Борух.

— Да ладно, — машет рукой Сидор, — хрен ли нам с того «Агдама», — и с еще не остывшей после уборки энергией начинает запихивать в рюкзак пузатые бутылки из отведенного специально для них стенного шкафа.

Между прочим, бутылки в шкафу исключительно «гостевые», объяснение воспоследует.

Итак, наполнив рюкзак и затянув горловину, Сидор берет в левую руку десятилитровую канистру и топает в расположенный через скверик гастроном с целью купить там того ж «Агдама» по лично им придуманному методу. Метод прост, но остроумен. Сидор сдает бутылки и на вырученную сумму покупает вино. Вино сливает в запасенную канистру, освободившиеся бутылки он тоже сдает, берет еще бутылку, которая тут же им демократически выпивается с трущимися поблизости знакомыми из народа, бутылка тоже сдается, на вырученную мелочь покупается полбуханки хлеба и плавленый сырок. Безотходный метод.

Все ж, что ни говори, заслуженный портвейн — это вам не то, что портвейн халявный, а портвейн после тяжких трудов по оптимизации окружающего хаоса — это не то, что обычная общажная пьянка.

И достается из-под кровати пыльная гитара, и запаливается хранимая в секрете от коменданта керосиновая лампа, и заваривается в котелке (чайник-то занят) свирепой крепости чай, и вытаскивается из ящика стола сидоровская коллекция трубок… В общем, день прожит не зря.

У нас прекрасное настроение.

Ой, вот только не надо сейчас напоминать, что под кроватями остались непотревоженные груды образцов, рыболовных снастей и горнолыжно-альпинистских прибамбасов, что в шкафах еще с той войны ждет сортировки постирушка, что одеяла заправлены кривовато, а пол вымыт, на придирчивый взгляд, скорей для соблюдения ритуала. Да, оперировать в этой комнате нельзя. Я б никому не посоветовал в ней оперировать. Я б даже, наоборот, посоветовал воздержаться устраивать в ней приемную для беременных женщин или игры малолетних детей. Но жить в ней можно. И раньше было можно, а теперь и вообще хорошо стало жить.

Мы сделали это. Нам вдруг захотелось, и вот мы — раз! — и сделали. Кому обычное дело, а для нас этап преодоления и решения. Воспарение над суетой и обыденностью. Демонстрация широты взгляда на мир и неукротимости человеческих стремлений. А также собственной способности делать необязательное и уж тем благородное и возвышенное, в котором результат — не главное.

Нечто такое, к чему относятся восхождения на Монблан, ежедневное бритье человека, лучшие дни которого в непредставимо далеком прошлом, и такая вот внезапная уборка в общажной комнате на четыре человеческих тела, не лишенных, однако, и души.

Там, где нас есть

Зима — сильный и повсеместный запах цветущих цитрусовых деревьев. Легко перебивающий автомобильные выхлопы, да и все другие запахи тоже. Сужая ощущение — запах цветущих лимонов. Такой сладко-свежий запах. Такой же, как у тестя в Воронежской области, на исторической родине Боруховой жены. Он их дома разводит много лет. Его краса и гордость, предмет постоянных забот и трудов.